Автор Тема: Рассказы о войне, написанные для детей. Сергей Алексеев  (Прочитано 313799 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Амина

  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 8494
  • Country: ru
  • Репутация: +35152/-0
  • Пол: Женский
  • Будьте счастливы!
    • Просмотр профиля
НА БЕРЛИН ИДУТ МАШИНЫ

   Он стоял на перекрёстке — русский труженик солдат. На Берлин идут машины. У бойца в руках флажок. Взмах флажком:
   — Сюда машины!
   На Берлин идут машины, танки справа, пушки слева, пушки справа, танки слева. Час идут, второй и третий. Не предвидится конца.
   Он стоял на перекрёстке. Он смотрел на эту силу. И былое шло на память. Год за годом. Шаг за шагом.
   Вот он первый — сорок первый. Год-страдалец. Год-герой. Сколько отдано земель. Сколько отдано друзей. Сколько слёз страной пролито. Но и в этот первый год не терял боец надежды. Верил он тогда в победу — быть победе над фашизмом. А сейчас стоит и смотрит: неужели под Берлином?!
   Смотрит он, солдат Перфильев. Верит в это и не верит. Под Берлином! Под Берлином! Мощь идёт. Гудят машины. Сотрясается земля.
   Год за годом. Шаг за шагом. Сколько горя позади. Гнули, гнули нас фашисты. Всё, казалось, шаг — и всё. Но в минуты те крутые у Москвы, у Сталинграда не терял солдат надежды. Верил он тогда в победу — быть победе над фашизмом.
   А сейчас стоит и смотрит. Неужели под Берлином?! Смотрит он, солдат Перфильев. Верит в это и не верит. Под Берлином! Под Берлином! Шаг один, и ты в Берлине!
   Год за годом. Шаг за шагом. Устояли наши в битвах. Вся страна ковала силу. Фронтом был и фронт и тыл. Вся страна ковала силу, и настал момент счастливый — дрогнул враг. И перед силой затрещала, сникла сила.
   Отшагало время сроки, отсчитало рубежи. И Перфильев под Берлином.
   Вот стоит на перекрёстке русский труженик солдат. Взмах флажком:
   — Сюда машины!
   На Берлин идут машины. Пушки слева, танки справа. Слева танки, пушки справа. День и ночь шагает сила. Мощь идёт. Под весом этим содрогается планета. Мощь идёт. Под весом этим прогибается земля.

ХОФАКЕР

   Городок их стоял на восток от Берлина. Был он маленький-маленький. Словно игрушечный. Городок с ноготок. Городок-горошина.
   Прожил старик Хофакер здесь семьдесят лет. Песчинку любую знает.
   Наступают с востока русские. Понимает старик Хофакер: не устоит перед русскими город. Если дунуть на этот город — кажется, он развалится.
   И вдруг прибегают к Хофакеру внуки:
   — Крепость! Крепость!
   — Что такое? — не понял Хофакер.
   — Наш город — крепость! — кричат мальчишки.
   Пришли соседи и тоже про крепость ему сказали. Пришёл бургомистр, то есть старший над городом, и тоже сказал про крепость.
   — Какая же крепость? — моргает старик глазами. Прожил здесь Хофакер семьдесят лет. Любую песчинку знает.
   Развёл бургомистр руками:
   — Крепость, Хофакер, крепость! — Крикнул: — Хайль Гитлер! Фюреру лучше знать.
   Да, таков был приказ фашистов. Все города, которые находились на восток от Берлина, объявили они крепостями. Был строгий приказ: советским войскам не сдаваться. Сражаться всем до последнего и старикам и детям.
   Приказ есть приказ. Стали готовиться жители к защите родного города. Пришли к Хофакеру. Забирают в солдаты внуков.
   И вдруг Хофакер:
   — Не дам я внуков.
   — Да что ты, старый! Приказ же фюрера!
   — Не дам! — упёрся старик Хофакер.
   Погибли все на войне у Хофакера. Было три сына. Было три зятя. Было, теперь не стало. Весь род как метлой смело. Остались одни лишь внуки.
   — Не дам! — прокричал Хофакер.
   Оказался старик упрямым. Рядом с городом — русские. Вывесил белый флаг. Посмотрели другие. Прав Хофакер. Зачем же всем погибать напрасно! Появились белые флаги и на других домах.
   Узнали фашисты. Примчались в город. Убили Хофакера. Худо пришлось бы жителям. Да тут подошли советские части. Бежали фашисты.



   В Анкламе, в Грейфсвальде, в Фрейбурге, в целом ряде других городов Германии поднялись тогда горожане. Воспротивились приказам они фашистов. Спасли города от гибели.
   Погиб Хофакер, а внуки остались. Сохранился их давний род. Выросли внуки. И ныне живут в Германии. В свободной, в демократической, в современной Германии, в стране, которая называется ГДР.

ИЗ АНГЛИИ? ИЗ АМЕРИКИ?


   Движутся и движутся советские войска. Бесконечным потоком шагает техника. С удивлением смотрят немецкие жители на это железное шествие.
   Разные ложные слухи распускали о нас фашисты. Внушили они немецким гражданам, что у Советской Армии нет хорошего вооружения. А если что и есть, то всё это либо из Америки, либо из Англии.
   Идут и идут войска. Наиболее смелые и любопытные немцы подходят к советским бойцам, задают им вопросы.
   Как раз проходили танки.
   Подходят жители, спрашивают:
   — Из Америки?
   — Что-что? — поразились танкисты.
   — Из Америки? — переспросили жители.
   — Нет, — отвечают танкисты.
   — Из Англии?
   Рассмеялись танкисты:
   — Да нет же. Из Советского Союза. — И уточняют: — С Урала.
   Поражаются жители. Косо, недоверчиво на советских солдат смотрят.
   Прошли танки, движется артиллерия. Смотрят жители на грозные пушки, обращаются к артиллеристам:
   — Американские?
   — Что-что? — не понимают артиллеристы.
   — Американские? — повторяют жители.
   — Нет, — отвечают артиллеристы.
   — Английские? — спрашивают жители.
   — Нет, — отвечают артиллеристы.
   — Из Австралии, из Канады?
   — Да нет же, — отвечают артиллеристы. — Наши, советские пушки.
   Отличные пушки имела Советская Армия. И грозные, стрелявшие на много километров. И противотанковые, и зенитные. И наконец, знаменитые «катюши». Много оружия нужно армии. Много первоклассных танков и много пушек. Создали советские люди такое оружие.
   Движутся войска, продвигается техника. А в небе эскадрилья за эскадрильей идут самолёты. Запрокинули немцы головы, смотрят на эту небесную мощь. Обращаются к советским солдатам:
   — Американские?
   — Что-что? — не поняли солдаты.
   — Самолёты из Америки? — переспросили немцы.
   — Нет, — рассмеялись солдаты.
   — Из Англии?
   — Нет, — отвечают солдаты.
   — Из Австралии, из Канады?
   — Да нет же, — отвечают солдаты.
   — Из… из… — соображают немцы, какую бы ещё назвать страну.
   — Да нет же, — смеются солдаты. — Это наши, советские самолёты.
   Отличной в годы войны стала советская авиация. Намного лучше она фашистской. Много заводов построили советские люди. Много новых машин придумали советские авиаконструкторы. Нет недостатка советским асам в первоклассной советской воздушной технике.
   Смотрят жители немецких городов на летящие самолёты, на пушки, на танки. Поражаются жители:
   — Русские!
   Поправляют солдаты:
   — Наши, советские!
   В Берлинской операции мы намного превосходили фашистов силой своего вооружения. Уступали, не могли фашисты тягаться с нами.
Давайте жить дружно!

Оффлайн Амина

  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 8494
  • Country: ru
  • Репутация: +35152/-0
  • Пол: Женский
  • Будьте счастливы!
    • Просмотр профиля
ОЛЕНИ

   Произошло это под городом Фюрстенвальде, недалеко от Берлина.
   Места здесь красивые. Лес. Равнина. Лес слева. Лес справа. Широкое поле между.
   Укрывшись на обочине леса, советские батареи вели огонь. Уходили снаряды в небо. Возвращались из леса эхом.
   Вообще здесь большие велись бои. У крайней пушки был старшим сержант Сорокин. Глянул Сорокин, что там такое. Вышло из леса оленье стадо. Вожак во главе. Богатырь. Красавец. Развесил рога, как ветви.
   Остановились олени. Ясно: хотят перейти через поле. То ли к водопою их вёл вожак, то ли спугнула война оленей. Застыли звери.
   — Да ступайте! — кричит им Сорокин.
   Стоят. Не решаются. Посмотрел командир орудия на солдат.
   — Стой! — закричал заряжающему. — Отставить!
   Прекратило огонь орудие.
   Рядом с этой вторая стояла пушка. Слышат слева — не выстрелила пушка справа. Что такое? Видят — олени.
   — Стой! — дал команду командир и этого орудия. — Отставить огонь!
   Замолчало орудие.
   Левее этой стояла третья пушка.
   Видят артиллеристы на этой пушке — сосед не стрельнул. Что же такое? Повернулись. Видят — стоят олени.
   Ясно солдатам, почему не стрельнула пушка. Здесь тоже дана команда. Замолчала и эта пушка.
   Четыре орудия на батарее. Следом за третьей замолчала и четвёртая пушка.
   Прекратила огонь батарея. Смотрят солдаты на стадо. Стояло, стояло стадо. Тряхнул головой вожак. Двинулось стадо.
   — Пошли! Пошли! — закричали солдаты.
   Ступает стадо. Идёт вожак. Голову держит, как царь в короне.
   Левее первой батареи стояла вторая батарея. И на той батарее четыре орудия.
   Увидели на второй батарее, что на первой прекратили огонь, увидели и оленье стадо.
   — Прекратить огонь! — прошла команда по батарее.
   Замолчали орудия. Прекратила огонь батарея.
   Левее второй батареи стояла третья. И на этой оленей видят. И тут команда — не стрелять!
   Стихла канонада над лесом, над полем. Идут, как в строю олени.
   Стихла стрельба из орудий. Вдруг телефон затрещал на батареях. Звонили с командного пункта.
   — Что там такое? Почему прекращён огонь?!
   Отвечают:
   — Стадо.
   — Какое стадо?
   — Олени.
   — Что олени?
   — Идут через поле.
   — Олени? Да ну! Красавцы?
   — Красавцы!
   — Понятно, — ответил голос.
   Пересекло поле оленье стадо. Скрылись в лесу олени.

РАЗРЕШИТЕ ДОЛОЖИТЬ

   Много армий шло на Берлин: 3-я гвардейская, 3-я Ударная, 5-я гвардейская, 5-я Ударная, 13-я армия, 33-я, 47-я. В составе трёх фронтов, наступавших на Берлин, наступали 17 общевойсковых армий. А кроме этого, шли ещё танковые армии, принимали участие в боях воздушные армии. Шли артиллерийские соединения, сапёры, связисты, автомобильные части. Более миллиона советских солдат принимали участие в грандиозном наступлении на Берлин.
   В числе других войск шла и 8-я гвардейская армия. 8-я гвардейская это в прошлом 52-я. Та самая героическая, непобеждённая, которая обороняла и отстояла Сталинград. Та самая, которой командовал прославленный сталинградский генерал Василий Иванович Чуйков.
   Дальний путь прошагали солдаты 8-й гвардейской армии. После Сталинграда сражались они на Дону, освобождали Донбасс, изгоняли фашистов с Украины, освобождали Польшу.
   Вот и снова идут солдаты. В последнем марше идут солдаты. Рядом совсем Берлин.
   Шагают, идут солдаты. В последнем пути солдаты.
   На одном из последних маршей догнал одну из стрелковых рот генерал Чуйков.
   — Генерал… Генерал… Сам Чуйков! — зашептались солдаты.
   Увидел Чуйкова ротный:
   — Смирно!
   Подтянулись солдаты, ударили в землю парадным шагом.
   — Вольно! — сказал Чуйков.
   — Вольно! — подал команду ротный.
   Приказал генерал Чуйков остановить солдат.
   Остановились солдаты. Смотрит на них генерал:
   — Ну что ж, дошагали, выходит.
   — Дошагали!
   — Рядом Берлин.
   — Рядом! — дружно в ответ солдаты.
   Смотрит генерал на солдат, на лица, на ордена. К одному, к другому:
   — Сталинградец?
   — Сталинградец!
   — Сталинградец?
   — Сталинградец!
   Снова солдат понравился:
   — Сталинградец?
   — Так точно, товарищ командующий.
   Посмотрел на орден. Опять на солдата. Признал солдата.
   — Никак, орден тебе вручал?
   — Так точно, товарищ командующий.
   Похлопал Чуйков солдата по плечу, посмотрел на него внимательно. Гимнастёрка. Пилотка. Ремень. Строен солдат. Подтянут.
   — Хорош, — хвалит Чуйков. — Хорош. Гвардеец. Сталинградский орёл!
   Сказал про орла, глянул на ноги. На гвардейские ноги. Истрепались, исхлестались на дальних дорогах солдатские сапоги. Вот-вот — и совсем развалятся.
   Вслед за генералом Чуйковым посмотрел и ротный на солдатские сапоги, посмотрел и взводный. Старшина из хозяйственной части глянул: да, не гвардейские сапоги.
   Обратился генерал Чуйков к солдату с укором:
   — Что же это у тебя, брат, сапоги такие? Дрянь сапоги!
   Повернулся к офицерам, к старшине и им:
   — Дрянь сапоги.
   — Так точно, дрянь, — ответили офицеры.
   — Так точно, дрянь, товарищ командующий, — ответил старшина.
   Все повернулись, смотрят на солдата. Вытянулся солдат по команде «смирно». И вдруг:
   — Никак нет, товарищ генерал.
   — Что никак нет? Дрянь, говорю, сапоги.
   — Никак нет. Отличные сапоги, товарищ командующий, — опять о своём солдат. Подтянулся, руки по швам: — Сталинградские, — произнёс.
   — Так точно, товарищ генерал, — подтвердили ротный и взводный, сталинградские.
   — Не желает менять, — сказал старшина.
   — Сталинградские?!
   Улыбнулся Чуйков, улыбнулись другие солдаты.
   — Ну что ж, шагай, молодец, — произнёс Чуйков.
   — Слушаюсь, — ответил солдат, хлопнул рукой по голенищам сапог, сказал: — Разрешите доложить: до Берлина хватит.
   Тронулась рота в путь. Посмотрел генерал Чуйков вслед солдатам, на бодрый вид, на твёрдый шаг, произнёс:
   — До Берлина? Если надо, дальше нашей силы хватит.

«АХ!»

   Дюринсгоф — один из маленьких городков недалеко от Берлина. Не ожидают здесь русских, не верят в стремительный наш прорыв.
   И вдруг, как снег на голову, оказались у городка советские танки. В короткой схватке разбили они зацепившихся здесь фашистов. Проходят по городу танки.
   Отбросили танкисты бронированные люки, выглядывают, смотрят на улицы. В одной из машин лейтенант Андрей Мельник. Проходят танки по улицам вдоль домов. Читает Мельник вывески на зданиях и магазинах: «Аптека», «Хлеб», «Идеальное молоко». А вот и ещё одна вывеска: «Телефонная станция».
   Прочитал лейтенант, что-то в уме прикинул.
   — Стой! — крикнул механику.
   Притормозил танк, чтобы другим не мешать, отъехал в сторону.
   Вышел из танка лейтенант Мельник, побежал к телефонной станции. Бежит, что-то озорное, видать, придумал. Уж больно лукаво глаза блестят.
   Вошёл Мельник в помещение станции. У аппаратов сидят две девушки-телефонистки. Увидели телефонистки советского офицера. Обе:
   — Ах!
   И тут же упали в обморок.
   — Не бойтесь! — кричит лейтенант. — Не бойтесь!
   Подошёл к одной, подошёл ко второй, привёл и одну и вторую в чувство. Открыли телефонистки глаза, смотрят искоса на советского лейтенанта.
   Улыбнулся Мельник, говорит по-немецки. А надо сказать, что знал он немецкий язык отлично:
   — Соедините меня, любезные медхен (то есть девушки), с Берлином.
   Только сказал, как телефонистки снова:
   — Ах!
   И снова упали в обморок.
   Пытается лейтенант Мельник опять привести их в чувство. Не получается. Не приходят телефонистки в себя. В глубоком лежат испуге. Подумал-подумал Мельник, решил сам вызывать Берлин. Попробовал, и сразу удача. Послышался в трубке голос:
   — Слушает вас Берлин.
   — Примите телефонограмму, — говорит Мельник.
   — Готова к приёму, — отвечает берлинская телефонистка.
   Диктует Мельник:
   — Коменданту Берлина генералу Вейдлингу. Записали? — спрашивает у телефонистки.
   — Записала, — отвечает телефонистка.
   — Ожидайте в Берлине. Скоро будем. Готовьте квартиры. Записали?
   — Записала, — отвечает телефонистка.
   — С гвардейским приветом, — продолжает диктовать лейтенант. Телефонограмму передал командир взвода советских танков лейтенант Мельник.
   Только произнёс лейтенант эти слова, как в трубке:
   — Ах!
   И замолчала трубка.
   — Алло! Алло!
   Не отзывается трубка.
   Ясно лейтенанту, что и в Берлине медхен тоже упала в обморок.
   Сдвинул лейтенант на затылок танкистский шлем. Улыбнулся, побежал к выходу. Вернулся к своим.
   — Что там? — обратились к нему с вопросами.
   Улыбнулся танкист лукаво:
   — Да так… Знакомой одной звонил.
Давайте жить дружно!

Оффлайн Амина

  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 8494
  • Country: ru
  • Репутация: +35152/-0
  • Пол: Женский
  • Будьте счастливы!
    • Просмотр профиля
ШТУРМОМ ОСИЛЯТ НЕБО

   С запада, с севера, с юга движутся войска к Берлину. На десятки километров вокруг полыхает гигантская битва. В центре Европы сошлись две силы. Кипит земля, как огонь, как лава, клокочет, как сталь в мартенах.
   От разрывов снарядов, от мин, от «катюш», от бомб загорелись кругом леса. Полыхает земля пожаром. Во многих местах фашисты и сами леса подожгли. Как барьер, как стена, поднимается пламя. Дым застилает землю. Горным хребтом на пути встаёт.
   Трудно в огне солдатам. И всё же рвутся вперёд солдаты. Наступают советские чудо-богатыри.
   Места под Берлином ровные, низкие. Пересекли равнину ручьи и реки. Расчертили карту кругом каналы. Берега каналов и рек в железо, в бетон одеты. Стеной отвесной на два-три метра ушли к воде.
   Возникли на пути у советских войск новой преградой каналы и реки. Пролегли нескончаемой западнёй.
   Трудно солдатам. И всё же рвутся вперёд солдаты. Сокрушают они преграды. Штурмуют каналы, реки. Наступают советские чудо-богатыри.
   На защиту Берлина бросили фашисты свои лучшие силы. В числе отборных фашистских войск личные дивизии Гитлера, дивизии «Викинг», «Бранденбург», «Богемия», «Мёртвая голова».
   В бой смертельный, в бой последний идут фашисты. За рядом погибших поднимается новый ряд.
   — Все на защиту Берлина!
   — Все на защиту Берлина!
   В доты оделась земля под Берлином. В латах бетонных стоит Берлин.
   Трудно солдатам. И всё же рвутся вперёд солдаты. Наступают советские чудо-богатыри. Нет для советских солдат невозможного, нет для солдат преграды.
   Если надо — море пешком перейдут.
   Если надо — землю насквозь пройдут.
   Если надо — штурмом осилят небо!

В ИМПЕРСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ

   В центре Берлина огромное мрачное здание. Целый квартал занимало здание. Это имперская канцелярия — ставка Адольфа Гитлера.
   Сотни комнат находились в имперской канцелярии, сотни окон, множество лестниц, коридоров, просторных залов. Но не здесь, не в этих комнатах, этих залах, а глубоко под ними, в мрачном и глухом подземелье, в 16 метрах от поверхности земли, вдали от света, от солнца находился фюрер фашистской Германии.
   Много фашистов набилось сюда, в подземелье. Тут и ближайшие помощники Гитлера: Геринг, Геббельс, Гиммлер. Тут и личный адъютант генерал Бургдорф, и личные лётчики, и личные врачи, и личная охрана Гитлера, и личный шофёр, и личная повариха, и даже любимая собака фюрера — овчарка Блонди. Не одна — с четырьмя щенятами.
   Охраняло убежище Гитлера 700 отборных солдат. Тройным кольцом часовых была опоясана имперская канцелярия.
   Здесь, в подземелье у фюрера, идут бесчисленные заседания и совещания. Шепчется он с приближёнными, ищет путей, как продержаться дольше, как затянуть войну. На чудо надеется Гитлер: вдруг не хватит у русских сил, вдруг вообще случится что-то негаданное.
   Тяжёлые вести приходят с фронтов. Гитлер приходит в бешенство. Страшен фюрер в такие минуты. Глаза вот-вот, кажется, вылезут из орбит, на руках надуваются вены. Бегает Гитлер по комнате. Пробежит, остановится. Пробежит, остановится. И кричит, и кричит, и кричит. Эти крики словно удар хлыста. Цепенеют от них приближённые. Вжимают шеи в тугие армейские воротники. Готовы, как снег, растаять.
   Особенно грозен был Гитлер тогда, когда пришло сообщение, что советские войска прорвали фашистскую оборону у Зееловских высот на Нейсе и на Одере.
   — Измена!.. — кричал Гитлер.
   — Трусы! Тупицы!.. — клял своих генералов.
   — Расстрелять виновных! — Через минуту: — Нет, повесить! — Ещё через минуту: — Нет, расстрелять, а затем повесить…
   И снова:
   — Предатели!..
   — Трусы!..
   20 апреля 1945 года в подземелье отмечался день рождения фюрера. Нерадостен этот день — всё ближе и ближе подходят к Берлину русские. Сидит фюрер в кресле. Размяк, раскис. Опустил голову, не шевельнётся. Приходят приближённые, поздравляют Гитлера. Удаляются, словно тени. Крутятся возле Гитлера слуги и адъютанты. Чем отвлечь от недобрых дум, чем угодить — не знают.
   Вдруг оттуда, сверху, послышались залпы. Один, второй, третий. Это советская артиллерия открыла огонь по Берлину. Все подняли головы вверх, застыли.
   Встрепенулся Гитлер. Тоже голову поднял:
   — Что там?
   Не хватает ни у кого мужества сказать, в чём дело. Стоят, друг на друга искоса смотрят. А потом все вместе — на адъютанта Гитлера генерала Бургдорфа. Не растерялся Бургдорф, вышел вперёд:
   — Салют, мой фюрер! В вашу честь, мой фюрер!
   Оживился Гитлер. Встал. Подтянулся. Руку за борт пиджака закинул.
   Снова небо взорвали залпы.
   Война подошла к Берлину.



«МЫ В БЕРЛИНЕ!»

   21 апреля 1945 года советские войска штурмом ворвались в Берлин.
   Родом они полтавские. Пётр Кириенко и Стась Кириенко — отец и сын. Вместе ушли на войну из дома. В первые дни войны. Оказались вместе в части одной, в роте одной и во взводе. Вместе дороги и боли военные мерили. Вместе ходили в атаку, в разведку. Вместе мечтали о нашей победе.
   — Быть нам, сынку, в Берлине. Быть нам в Берлине, — говорил Кириенко-отец.
   А было это тогда, когда шагали солдаты от Берлина в обратную сторону. Тысячи вёрст до Берлина.
   Под Сталинградом мечтали они о Берлине. Затем в боях под Курском. Затем — на Днепре.
   Стась Кириенко молод, безус. Пётр Кириенко солдат с заслугами. В первой мировой войне воевал. В гражданской войне воевал. Ранен. Контужен. Осколки снаряда в теле хранит как память.
   Пётр Кириенко и Стась Кириенко, словно орёл с орлёнком. Поучает солдатской премудрости молодого солдата бывалый.
   — Быть нам, сынку, в Берлине. Быть!
   Ранило как-то Стася осколком в грудь. Вынес отец Кириенко сына из самого пекла боя.
   Контузило как-то Стася. Привалило землёй в окопе. Руками разгрёб Кириенко-отец обвал. Снова сына унёс от смерти.
   Шагают солдаты путями войны. Мужает Стась Кириенко в боях и походах. Был молодым птенцом, а нынче и сам летает.
   Медали заслужили отец и сын. Вскоре к медалям пришли ордена. С орденами почёт и слава.
   Наступает Советская Армия. Отвоевали Кириенки и Дон и Донбасс. Принесли свободу родной Полтавщине.
   — Дойдём до Берлина! Быть нам в Берлине!
   Перед бойцами широкий Днепр.
   На Днепре при переправе совершилось непоправимое. Сразила фашистская пуля Петра Кириенко.
   Помирает отец-солдат:
   — Сынку, дойдём до Берлина. Сынку…
   Дальше шёл Кириенко Стась. Походом, боями прошёл Украину, Польшу, и вот ворвались наши войска в Берлин.
   Стоит солдат на берлинской улице. Смотрит на небо, на громады домов. Отвлёкся солдат от боя. Неужели и вправду солдат в Берлине? Слышит отцовский голос:
   «Сынку, дойдём до Берлина. Сынку…»
   Вспоминает отца солдат. Шепчут солдатские губы:
   — Батька, батька, ты слышишь меня? Я в Берлине. Я в Берлине… Мы в Берлине! — кричал солдат.
   Лежит перед ним Берлин. Склонил перед ним колени.
   Стоял недвижно минуту солдат. Затем встрепенулся. Подошёл к стене соседнего дома. Штыком по извёстке вывел, словно печать поставил: «Пётр Кириенко, Стась Кириенко, апрель, 1945 год».
Давайте жить дружно!

Оффлайн Амина

  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 8494
  • Country: ru
  • Репутация: +35152/-0
  • Пол: Женский
  • Будьте счастливы!
    • Просмотр профиля
КАЖДАЯ УЛИЦА ДЫШИТ СМЕРТЬЮ

   Берлин огромный город. 600 тысяч домов в Берлине. Каждая улица дышит смертью.
   Возвели фашисты на улицах баррикады, завалы, заграждения. Минные поля прикрывают подходы к завалам. Пулемёты простреливают каждый клочок земли.
   Каждый дом в Берлине стал настоящей крепостью. Каждая улица — полем боя.
   На одной из берлинских улиц завал оказался особенно прочным. Из железа, из стали, из каменных плит возвели здесь завал фашисты. Штурмовала завал пехота. Не прорвались вперёд стрелки. Лишь гибнут в атаках зазря солдаты. Подошли к завалу советские танки. Открыли огонь из пушек. Пытаются в завале пробить проход. Нет достаточной силы в снарядах, в танковых пушках. Стоит, как стена, завал. Преградил он дорогу пехоте, танкам. Застопорилось здесь продвижение.
   Смотрят солдаты — пехотинцы, танкисты — на железо, на камни, на сталь:
   — Подрывников бы сюда, сапёров.
   И вдруг словно бы кто-то подслушал солдатские речи. Видят солдаты: к завалу ползёт сапёр. Ползёт, тащит взрывчатку, бикфордов шнур. Вот привстал. Переждал. Пригнулся. От дома к дому перебежал. Вот снова ползёт по-пластунски.
   Впились солдаты в него глазами. Каждый удачи ему желает. Подобрался взрывник к завалу. На одну из каменных плит поднялся. Лёг на плиту. Кладёт под плиту взрывчатку. Уложил. Шнур протянул бикфордов.
   Следят за сапёром солдаты. Что за чем последует точно знают. Вот сейчас бикфордов шнур подожжёт боец. Заспешит по шнуру огонёк к взрывчатке. Быстро спрыгнет с плиты сапёр. Отползёт побыстрей от завала. Дойдёт огонёк до цели. Сотрясётся завал от взрыва. Возникнет в завале брешь. Сквозь брешь и рванутся вперёд солдаты.
   Так и есть. Вот вынул спички боец из кармана. Вот высек огонь. Вот подносит огонь к шнуру. И вдруг… вскинул сапёр руками. Упал на плиту и замер.
   «Убит!» — пронеслось.
   Но нет. Шевельнулся солдат.
   — Братцы, да он не убит. Он ранен.
   Шевельнулся взрывник. Голову чуть приподнял. Посмотрел на плиту, на шнур. Что-то, видать, прикинул. Двинул рукой, потянулся к спичкам. Вот снова в руках у него коробок. Вот силится высечь огонь солдат. Чиркнул спичкой. Да силы мало. Не зажглась, не вспыхнула сера. Опустился вновь на плиту сапёр.
   Видят солдаты — плита краснеет. Теряет и силы боец и кровь. Но нет, не сдаётся солдат. Снова он потянулся к спичкам. Снова в руках у него коробок. Чиркнул спичкой. Ура! Горит! Тянет спичку к шнуру, дотянулся. Побежал к взрывчатке дымок, закурился змейкой.
   — Прыгай, прыгай! — солдаты кричат сапёру.
   Лежит на плите сапёр.
   И только тут понимают солдаты — нет сил у сапёра спрыгнуть.
   Лежит на плите герой.
   Грянул взрыв многотонной силой. Взлетели в небо плита и камни. Открылся проём в завале. Устремились в него солдаты.
   Вечная память отважным. Вечная слава храбрым.

ДОСТУЧАЛСЯ

   Был этот бой поразительным. Фашисты подбили советский танк. Застрял он на одной из берлинских улиц. Сбили у танка гусеницу. Рядом с кирпичным домом стоит калека.
   Тем же взрывом были убиты командир орудия и командир боевой машины. Остался в живых лишь механик-водитель сержант Шашков. Закрылся в танке Шашков. Ведёт по врагам огонь.
   Атакуют его фашисты. Заходят слева, заходят справа.
   — Сдавайся! — кричат фашисты.
   Не сдаётся Шашков. Стреляет из пушки. Стреляет из пулемёта.
   Но вот подожгли фашисты танк. Загорелась машина. Ясно — конец танкисту.
   — Аллес! Аллес! (то есть «всё») — кричат фашисты.
   Ясно любому — конечно, всё. Отвоевался танкист. Отходил по белому свету.
   Всё сильнее, сильнее пламя. И вдруг бросился Шашков к рычагам. Включил не переднюю — заднюю скорость. Сзади был дом. Доползти до него танк мог и без гусеницы. Включил Шашков скорость. Тронулся танк. В стену ударил сталью. Не удержалась стена, обрушилась. Завалила танк кирпичами и штукатуркой. Завалила, прибила пламя.
   Привален, придавлен танк. Однако конец пожару. На месте танка гора развалин. Только пушка торчит наружу, только пулемётное дуло видно сквозь камни.
   Открыл танкист по фашистам опять огонь. То прозвучит пулемётная очередь. То из пушки снаряд сорвётся.
   Обозлились фашисты. Лезут на танк несмотря на огонь, несмотря на потери.
   Танк — не оружейный склад, не сундук со снарядами. Пущен последний снаряд по фашистам. Последняя свистнула пуля.
   Осмелели фашисты. Совсем поравнялись с танком.
   — Сдавайся! — кричат Шашкову.
   Подошли совсем близко. Вот видят башенный люк.
   — Сдавайся! Сдавайся!
   Приподнялась крышка люка. Вот и конец солдату.
   — Аллес! Аллес! — кричат фашисты.
   Ясно любому — конечно, аллее. Отвоевался танкист. Отходил по свету.
   — Сдавайся! Сдавайся!
   Приподнялась крышка башенного люка. И вдруг полетела оттуда граната.
   Отбежали фашисты. Кусается танк.
   Однако не бесконечен запас гранат. Израсходовал их танкист. Вновь фашисты приблизились к танку. Подошли совсем близко. На камни, на танк залезли. Стучат по броне:
   — Сдавайся! Аллес! Аллес! — кричат фашисты.
   Ясно любому — конечно, аллее. Отвоевался танкист. Отходил по свету.
   Не открывается люк. Какой-то настырный фашист нашёлся. Стоит рядом с люком. Прикладом автомата по крышке бьёт.
   Дубасит.
   Дубасит.
   Дубасит.
   Достучался фашист, представьте.
   Приподнялась крышка над люком. Метнулась рука из танка. Сразила ножом фашиста. И тут же опять захлопнулась.
   Продвигались наши. Вышли вскоре сюда на улицу. Освободили из плена советский танк.
   Посмотрел на друзей Шашков.
   — Вот теперь аллес, — сказал Шашков.

МАЙОРЫ

   Ворвались войска в Берлин. Пробивают дорогу к центру. А в это время другие части с севера, с юга обходят город. Окружают они Берлин. Наступают навстречу друг другу два фронта — 1-й Белорусский и 1-й Украинский. Рвутся солдаты к победной встрече. В первых колоннах идут танкисты.
   Бывшие лейтенанты Пётр Ерёмин и Василий Дудочкин, те которые принимали участие в окружении фашистов под Сталинградом, давно уже не лейтенанты. Майоры они теперь.
   Повзрослели. Закалились. В боях окрепли. Не узнать их теперь по виду. Оба гвардейцы. Оба в наградах. Словом — бойцы бывалые.
   Всякое было за эти годы. Сводила судьба друзей. Разводила. На госпитальные койки друзей бросала. Снова ставила в строй. Снова к больничным порогам гнула. Смерть проходила рядом, рядом совсем дышала. Нелёгок их ратный путь. То вместе они сражались. То снова по разным фронтам и армиям.
   Вот и сейчас. Служил Ерёмин во 2-й гвардейской танковой армии на 1-м Белорусском фронте у маршала Жукова. Служил Дудочкин в 4-й гвардейской танковой армии на 1-м Украинском фронте у маршала Конева.
   Мечтали друзья вместе войну закончить. А нынче — ищи ты солдата в поле.
   Обходят войска Берлин. Пробивают дорогу танки. С юга идёт 4-я гвардейская танковая армия, с севера — 2-я гвардейская танковая. Всё ближе, всё ближе танки к заветной цели.
   И вот 25 апреля в 12 часов дня сомкнулись войска за Берлином. Схвачен Берлин в мешок.
   Бросились танкисты разных фронтов навстречу друг другу. Радость бушует в людях. Бежит вместе с другими Ерёмин. Бежит и Дудочкин. Бывают же в жизни порою встречи!
   — Петя!
   — Вася!
   Метнулись оба. И жмут в объятиях один другого. До слёз. До боли. Вот это встреча!
   Сошлись в объятиях, расцеловались. Стоят и смотрят. А рядом двое. Совсем безусых. Два лейтенанта. Бегут друг к другу:
   — Григорий!
   — Паша!
   — Как мы с тобою тогда, у Волги! — сказал Ерёмин.
   И вдруг то поле под Сталинградом, тот снег пушистый, тот день великий встревожил память. Стоят майоры — и снег пушистый перед глазами.
   Подбежали лейтенанты друг к другу, расцеловались:
   — Григорий!
   — Паша!
   Вдруг оба видят: стоят майоры. Стоят и смотрят. Смутились лейтенанты. Зарделись оба.
   И отвернулись тогда майоры. Зачем смущать им лейтенантов. Понять ли в эту минуту юным, какие чувства в сердцах майоров.
   А слева, справа сюда сходилось всё больше силы, всё больше стали.
   Берлин отрезан. Фашизм в капкане.
Давайте жить дружно!

Оффлайн Амина

  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 8494
  • Country: ru
  • Репутация: +35152/-0
  • Пол: Женский
  • Будьте счастливы!
    • Просмотр профиля
?ДАНКЕ ШЁН?

   На одной из берлинских улиц остановилась походная кухня. Только что откипели кругом бои. Ещё не остыли от схваток камни. Потянулись к еде солдаты. Вкусна после боя солдатская каша. Едят в три щеки солдаты.
   Хлопочет у кухни Юрченко. Сержант Юрченко — повар, хозяин кухни. Хвалят солдаты кашу. Добрые слова приятно сержанту слушать.
   — Кому добавки? Кому добавки?
   — Ну что ж — подбрось, — отозвался ефрейтор Зюзин.
   Добавил Юрченко Зюзину каши. Снова у кухни возится. Вдруг чудится Юрченко, словно бы кто-то в спину солдату смотрит. Повернулся — и в самом деле. Стоит в подворотне ближайшего дома с вершок, с ноготок мальчонка, на Зюзина, на кухню глазами голодными смотрит.
   Сержант поманил мальчишку:
   — Ну-ка ступай сюда.
   Подошёл тот к солдатской кухне.
   — Ишь ты, неробкий, — бросил ефрейтор Зюзин.
   Взял Юрченко миску, наполнил кашей. Даёт малышу.
   — Данке шён, — произнёс малыш. Схватил миску, умчался в подворотню.
   Кто-то вдогонку бросил:
   — Миску не слопай, смотри верни!
   — Э-эх, наголодался, видать, — заметил Зюзин.
   Прошло минут десять. Вернулся мальчишка. Тянет миску, а с ней и свою тарелку. Отдал миску, а сам на тарелку глазами косит.
   — Что же тебе, добавки?
   — Битте, фюр швестер, — сказал мальчишка.
   — Для сестрёнки просит, — объяснил кто-то.
   — Ну что же, тащи и сестрёнке, — ответил Юрченко.
   Наполнил повар тарелку кашей.
   — Данке шён, — произнёс мальчишка. И снова исчез в подворотне.
   Прошло минут десять. Снова малыш вернулся. Подошёл он к походной кухне. Тянет тарелку:
   — Битте, фюр муттер. (Просит для матери.)
   Рассмеялись солдаты:
   — Ишь ты какой проворный!
   Получил и для матери мальчик каши.
   Мальчонка был первым. Вскоре возле походной кухни уже группа ребят собралась. Стоят в отдалении, смотрят на миски, на кухню, на кашу.
   Едят солдаты солдатскую кашу, видят голодных детей, каша не в кашу, в солдатские рты не лезет. Переглянулись солдаты. Зюзин на Юрченко, на Зюзина Юрченко.
   — А ну, подходи! — крикнул ребятам Юрченко.
   Подбежали ребята к кухне.
   — Не толпись, не толпись, — наводит порядок Зюзин. Выдал ребятам миски. Построил в затылок один другому.
   Получают ребята кашу:
   — Данке шён!
   — Данке шён!
   Наголодались, видать, ребята. Едят в три щеки ребята.
   Вдруг в небе над этим местом взвыл самолёт. Глянули вверх солдаты. Не наш самолёт — фашистский.
   — А ну по домам! А ну по домам! — погнал от кухни ребят ефрейтор Зюзин.
   Не отходят ребята. Ведь рядом каша. Жаль расставаться с кашей.
   — Марш! — закричал ефрейтор.
   Пикирует самолёт. Отделилась бомба. Летит.
   Бросились дети в разные стороны. Лишь Зюзин один замешкался. Ударила бомба — ни кухни, ни Зюзина. Лишь каша, словно живая, ползёт по камням, по притихшей улице.

«ЗА МОЖАЙ!»

   Ворвались войска маршалов Жукова и Конева в Берлин. А в это время 2-й Белорусский фронт под командованием маршала Рокоссовского бьёт врагов севернее фашистской столицы, отсекает их от Берлина, гонит на север к Балтийскому морю.
   Наступают войска Рокоссовского. Прошли города Анклам, Грейфсвальд, Штральзунд. Прижали фашистов к морю.
   На севере Германии в Балтийском море находится остров Рюген. Рюген самый большой из всех немецких островов. Сорок километров с запада на восток, пятьдесят с юга на север. Переправились фашисты сюда на Рюген. Решают: здесь мы удержим русских.
   Не удержали.
   Ворвались наши войска на Рюген. Снова гонят они фашистов. Пошли города и морские посёлки Гарц, Берген, Засниц, Имманц, Глове. Теснят всё дальше врагов солдаты. Загнали на самый север.
   На острове Рюген имеется мыс Аркона. Мыс Аркона самая северная точка Германии. Конец здесь немецкой земле.
   Загнали войска Рокоссовского фашистов к мысу Аркона, прижали к воде, опрокинули тех, кто не сдался, в море.
   Довольны солдаты. Плещет перед ними Балтийское море. Вот и поход закончен.
   Нашёлся один. Сбросил пилотку. Вытер вспотевший от боя лоб. Окинул весёлым взглядом. Посмотрел на друзей, на море:
   — Ну, за Можай загнали!
   «Загнать за Можай» — значит загнать далеко-далеко. Есть такая старинная русская поговорка. Вспомнил, выходит, солдат поговорку.
   — За Можай! — повторил солдат.
   — За Можай! — дружно поддержали его другие. И они поговорку, видать, припомнили.
   Можай — это означает город Можайск. Концом света казался Можайск когда-то.
   В любом деле всезнайка всегда найдётся. Сыскался и здесь такой. Знал он, что поговорка с городом Можайском связана. Посмотрел на солдат и с ехидством:
   — За Можай! Ну и сказали! Так Можайск под Москвой. Всего-то час с небольшим на машине ехать.
   Смутились солдаты. Смутился и тот, кто первым произнёс поговорку.
   Оказался солдат в растерянности.
   — Сто километров всего от Москвы до Можайска, — лезет опять всезнайка.
   Постоял солдат, подумал, посмотрел на других, на всезнайку.
   — И всё ж — за Можай загнали, — упрямо сказал солдат.
   — За Можай! За Можай! — поддержали его другие.
   О солдатском споре узнал Рокоссовский.
   — За Можай! Нет никаких сомнений! За Можай! — подтвердил Рокоссовский.
   Возможно, по форме и устарела сейчас поговорка, да мысль в ней предельно чёткая. Словно вода в роднике поговорка: всё тут яснее ясного.
   — За Можай! — повторил Рокоссовский.

МЕРЕЩИТСЯ

   Приметил его Неверов. Да не приметить и трудно было. Бросался фашист в глаза. Скулы имел лошадиные. К тому же лычка на нём ефрейтора.
   Приметил его Неверов ещё в первом бою в Берлине. Потом потерял из виду. Думал, убит солдат. Однако когда битва втянулась совсем в Берлин и бились за каждый дом, за каждую улицу, снова Неверов его увидел.
   «Ах, жив ты ещё, выходит?» Стал он за ним следить. Не выпускает его из вида. Следил, следил. Однако бой есть бой. Отвлёкся в бою Неверов. Утерял, как иглу, скуластого. Видно, убит, заключил солдат.
   В это время в тылу у наших вдруг появилась фашистская группа. Неверов попал в отряд, который был брошен на отражение атаки фашистов с тыла. Как они тут? Откуда? — гадают солдаты. С неба, что ли, они упали. Там, где оказался фашистский отряд, ещё вчера завершились бои.
   Вступили солдаты с фашистами в схватку. Бьётся Неверов и вдруг решает — мерещится. Видит Неверов того — ефрейтора. Присмотрелся. Конечно, он! Вот так военное диво! Как он, откуда здесь!
   — Ну, не уйдёшь теперь!
   Окружили бойцы фашистов. Уже разбили совсем фашистов. Остался лишь этот и с ним немногие. Теснят их советские воины. И вдруг, как в сказке, исчезли куда-то фашисты. То ли взлетели в воздух, то ли под землю рухнули.
   Обыскали солдаты округу. Нет ни ефрейтора, ни тех, что с ним.
   Вернулись бойцы к своим. Доложили: мол, уничтожен в тылу противник. Бьются солдаты на новом месте. Бьётся Неверов. И вдруг снова ефрейтор ему мерещится.
   — Тьфу! Тьфу! — сплюнул солдат. — Тьфу! Тьфу!
   Присмотрелся. Конечно, он — вон лошадиные скулы.
   Как он здесь? Что за сила в солдате такая? Может, двойник? А может, как птица, солдат летает?
   Вцепился Неверов в фашиста глазами. Узнаю я твой секрет. Сражается солдат, а сам не выпускает из вида фашиста. Когда отступали фашисты, бежали от дома к дому. Неверов шёл по пятам за скуластым. Потом ефрейтор и вовсе один остался. Не отстаёт Неверов. Фашист за дом, и Неверов за дом. Фашист в подворотню, и Неверов за ним. Фашист в подвал, и Неверов в подвал. Словно верёвкой, словно цепью к нему привязан. Спустился ефрейтор в какой-то люк. Переждал немного Неверов и тоже — в люк. Попал он в лабиринт подземных ходов и укрытий. Так вот в чём секрет, сообразил Неверов. Вот как фашисты переходят из одного места в другое. Вот почему то стоят они перед нами, то вдруг опять вырастают у нас в тылу.
   Хотел Неверов догнать солдата. Однако исчез, растворился, как дым, ефрейтор.
   Рассмеялся Неверов, махнул рукой.
   — Ладно, живи, счастье твоё — проворный! — Рад солдат, что подземный проход открыл. Доложил обо всём начальству.
   Не только на улицах города идут бои за Берлин. По вертикали, в три яруса, в три этажа развернулось кругом сражение. Бьются на улицах, в квартирах и на крышах домов, глубоко под землей — в подвалах, укрытиях и переходах. Всюду идут бои.
   Всё ближе к центру гремят бои.
Давайте жить дружно!

Оффлайн Амина

  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 8494
  • Country: ru
  • Репутация: +35152/-0
  • Пол: Женский
  • Будьте счастливы!
    • Просмотр профиля
ТРИ АВТОМАТА

   Солдат Ковригин в стрелковом взводе годами старший. Зовут во взводе бойцы солдата: «Отец», «Папаша». А чаще: «Батя».
   Ему за сорок. И даже больше. Давно семейный. Давно женатый. Солдаты-дети есть у солдата.
   Дивизия, в которой служил Ковригин, наступала на Берлин с севера. Пробились солдаты через Панков. Это берлинский пригород. Это большой район. Вышли на Фридрихштрассе — одну из центральных берлинских улиц. Особенно упорные здесь бои. Дрались за каждый дом. Поработала здесь артиллерия. Самолёты бомбили улицу. От многих домов остались лишь стены. И всё же не сдаются фашисты. Огрызается каждый дом.
   Ворвались солдаты в один из таких домов. Друзья устремились по лестнице кверху — оттуда велась стрельба. А Ковригин внизу остался. Задача — обследовать нижний этаж: нет ли внизу засады.
   Прошёл Ковригин из комнаты в комнату. Пройти не трудно. Стены во многих местах пробиты. Хотел возвращаться назад. Вдруг видит: в полу проём. Подвал сквозь проём чернеет. Глянул солдат в проём. Отпрянул. Застрочили оттуда пули. Бьют, как фонтан, как гейзер. Схватил Ковригин гранату. Опять к проёму. Только думал швырнуть гранату, да затихла в этот момент стрельба.
   Поберёг он гранату. Шагнул к проёму. Не ответил подвал огнём. Глянул Ковригин. Видит: в подвале сидят мальчишки. Трое. По автомату в руках у каждого. Смотрят, как из норы волчата. Прижались один к другому.
   Знал о таких Ковригин. Не хватает солдат у фашистов. Призвали стариков и подростков в армию. Автоматы мальчишкам в руки:
   — С вами бог! На врага, молодая Германия!
   Не смотрит война на возраст. Гибнут в боях ребята.
   Трое таких и попались теперь Ковригину. Засели они в подвале. Ясно солдату: расстреляли юнцы патроны. Держит солдат гранату. Гибнут в боях подростки. Вот и этим пришёл конец.
   Хотел Ковригин бросить в подвал гранату. Глянул опять на мальчишек. Сидят они трое. Прижались один к другому. Безусые лица. Птенцы зелёные. Не поднялась у солдата рука. Не бросил гранату. Целы ребята.
   — Марш по домам! Нах хаузе! — крикнул в подвал Ковригин.
   В это время наверху началась сильная перестрелка. Побежал Ковригин к своим на помощь. Удачно прибыл. Помог гранатой.
   Взяли вскоре солдаты дом.
   Уже потом, когда выходили они на улицу, снова Ковригин свернул к подвалу. Шёл осторожно. Автомат на всякий случай держал на взводе.
   Поравнялся с проломом. Остановился. Глянул. Нет мальчишек. Тихо в подвале. Пусто. Присмотрелся. Что-то заметил. Что там такое? Видит: три автомата в углу лежат.
   — Ковригин! Ковригин! — позвали бойцы солдата.
   — Тут я!
   Вернулся к своим Ковригин.
   — Что там такое?
   Смолчал, не сказал солдат, посмотрел на стены, на перекрытия:
   — Эх и крепка домина!
   Солдат Ковригин во взводе годами старший. Зовут во взводе бойцы солдата: «Отец», «Папаша». А чаще: «Батя».
   Ему за сорок. И даже больше. Давно семейный. Давно женатый. Солдаты-дети есть у солдата.

ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ

   Часть полковника Утихеева вела бой в центре Берлина на Гамбургер-аллее.
   Дома здесь массивные, кладка прочная. Штурмовали солдаты одно из зданий. Уже несколько раз подымались они в атаку, но каждый раз открывали фашисты сильнейший огонь, и бойцы залегали снова. Во дворе здания за высокой каменной стеной, за железобетонными глыбами стояли у фашистов крупнокалиберные пулемёты. Стены и пулемёты преграждали дорогу нашим.
   Попросили пехотинцы артиллеристов накрыть пулемёты. Направили пушки сюда огонь. Остались нетронутыми пулемёты. Не смогла их поразить артиллерия. Мешают высокие стены. Либо в них ударяют снаряды, либо перелетают и разрываются где-то дальше, не задевая огнём фашистов.
   — Вот бы лётчиков нам сюда, — кто-то сказал из советских бойцов.
   Отложили солдаты на время атаку, передыхают. Вдруг видят — чуть в стороне над соседним кварталом появилось пять советских штурмовиков. Повисли они над каким-то зданием. Атакуют с воздуха здание. Залюбовались солдаты работой лётчиков. Стали машины над домом вкруг. Вот приблизился к зданию первый, носом, словно утёнок, клюнул, задержался, вошёл в пике. Бросил бомбы. Снова поднялся к небу. За первым второй — в пике. Затем то же сделали третий, четвёртый.
   — Вот бы и нам таких, — снова сказал тот, кто о лётчиках первым вспомнил.
   Поддержали другие.
   — Конечно, такие бы враз.
   — Не стояли б у этих стен.
   — Что им с воздуха — взял и плюнул.
   И полковник Утихеев подумал о лётчиках. Позвонил он куда-то в штаб. Пообещали ему авиаторов.
   Продолжают солдаты следить за небом. Вот и пятый советский лётчик зашёл над домом. Вот-вот и войдёт в пике. И тут — что такое! — вспыхнул в воздухе самолёт. Ясно: подбили его фашисты.
   — Эх ты, родимый! — с болью выкрикнул кто-то.
   Падает самолёт. И вдруг видят солдаты — отделился от самолёта человек. Следом за ним второй. И тут же открылось два парашюта. Понимают бойцы, что это лётчик и воздушный стрелок. Довольны солдаты:
   — Не растерялись, огонь-ребята.
   Наблюдают бойцы за лётчиками. Видят: относит ветер лётчиков, несёт прямо сюда, к Гамбургер-аллее. Чем ниже лётчики, тем яснее становится бойцам, что не сядут на нашей они территории. К грозному зданию несёт их ветер, туда, к фашистам, во двор, за стены.
   Вот оказались лётчики прямо над головами наших. Вот понесло их туда, во двор. Понимают пехотинцы — там, за стеной, смерть ожидает лётчиков.
   Смотрели солдаты, и вдруг чей-то алмазный голос:
   — Братцы, вперёд, в атаку!



   Рванулись бойцы в атаку. Перемахнули забор и глыбы. Минута — и на неприступном дворе солдаты. Вторая — и замолчали фашистские пулемёты. Вот и то место, где опустились советские лётчики.
   Бросились лётчики к своим спасителям. Обнимают солдат, целуют:
   — Спасибо, пехота. Помогли. Выручили.
   Смотрят солдаты на лётчиков, улыбаются:
   — Это вам, небеса, спасибо. Вы нас в атаку подняли.
   Поражались потом бойцы, откуда сила взялась такая. Как, каким чудом, за счёт чего стену они осилили.
   Каким чудом? За счёт чего?
   Солдатским братством называется это чудо.
   Вскоре над упрямым зданием появились вызванные полковником Утихеевым советские штурмовики. Смотрят с воздуха авиаторы: взяли уже пехотинцы здание. Махнули крылом, развернулись, ушли помогать другим.
   Дружно сражались войска в Берлине. Помогала пехота лётчикам. Помогали пехоте лётчики. Артиллеристы, танкисты, сапёры, связисты общим шагом шагали в битве. Стояли бойцы, как братья. Локоть к локтю. Плечом к плечу.

НАМЕЧЕНО И НАЧЕРТАНО

   Жил Ганс Круммель на Луизенштрассе. Здесь центр Берлина. Здесь река Шпрее. Рейхстаг за Шпрее.
   Родился Круммель на этой штрассе. Здесь бегал в школу. Учил уроки. Купался в Шпрее. Ходил к рейхстагу. Отсюда с Луизенштрассе и ушёл на войну в солдаты.
   Ушёл Ганс Круммель. Простился с домом. А перед этим был у гадалки. Держала долго солдата старая. Карты раскладывала так и этак. Что-то долго под нос шептала. К небу глаза закатывала. И вот заявила ему гадалка: мол, на редкость чудесно ложатся карты. Пусть идёт солдат на восток спокойно. Минует Круммеля смерть в России. Выпал жребий ему удачный. Хоть и тронут солдата раны. Однако вернётся в Берлин здоровым.
   Шагал от гадалки Круммель, сиял, как пятак латунный:
   — Не ждёт меня смерть в России. Снова Берлин увижу.
   И вот ушёл на войну солдат. Шёл. Улыбался. Шутил. Смеялся. И верно обходят солдата пули.
   Был он в Великой Московской битве. До Волоколамска дошёл, до Истры, до станции Крюково. Ещё шаг, и победу схватит. И вдруг что такое?! Погнали их русские.
   Побежал от Москвы Ганс Круммель. Думал, конец всему. Даже гадалку было дурными словами вспомнил.
   Однако напрасно ругал он старую. Сохранила судьба солдата. Хотя и бока помяла. Ожил опять солдат. Дождался тепла и лета. Летом снова пошёл в поход.
   Шёл. Улыбался. Шутил. Смеялся. Дошёл до Дона. Дошёл до Волги. До города Сталинграда. Лезет вперёд, как дьявол. Вот-вот и победу схватит. И вдруг что такое?! Ударили русские. Окружили фашистов. Взяли в тугие клещи.
   Страшно был ранен солдат. «Вот он, конец», — подумал. Снова гадалку проклятьем вспомнил. Много фашистов тогда погибло. Круммель, однако, чудом каким-то спасся. Вывезли самолётом его из «котла». Отходили солдата, пришёл в себя. Словом добрым вспомнил теперь гадалку.
   Отдышались, отлежались фашисты после сталинградского поражения. Наступило новое лето. Снова бросились в бой фашисты. Началась Великая Курская битва.
   — Наступают последние дни России! — кричали тогда фашисты.
   Но снова фашисты здесь были биты. Снова был Круммель ранен. Да так, что еле сшили его, слаталп.
   Гнали наши с этой поры фашистов. Отходят фашисты. Отходит Круммель. Бьётся, бьётся. Смотрит — уже он в Минске. Бьётся, бьётся. Смотрит — уже он в Бресте. И вот — в Варшаве. И вот — на Одере.
   Отходит, отходит Круммель. Смотрит, а он в Берлине. Бьётся, бьётся. Глянул, а он на Луизенштрассе. Глянул, а рядом родимый дом. Вот ведь судьба какая.
   В это время раздался взрыв. Это разорвался советский снаряд. Рухнул Круммель на землю. Лежит на Луизенштрассе.
   Закончилась жизнь солдата. Всё точь-в-точь, как судьбою намечено. Всё точь-в-точь, как советским мечом начертано.
Давайте жить дружно!

Оффлайн Амина

  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 8494
  • Country: ru
  • Репутация: +35152/-0
  • Пол: Женский
  • Будьте счастливы!
    • Просмотр профиля
БРОНЗОЙ ПОДНЯЛСЯ В НЕБО

   Солдат не мечтал, не гадал, не думал. А вышла слава ему в века. На пьедестале к небу солдат поднялся.
   Было это в последние дни войны. Уже не километры, а метры оставались до центра Берлина. Солдаты 8-й гвардейской армии готовились к последним боям. В числе их и солдат Николай Масалов. Был он знаменщиком 220-го гвардейского стрелкового полка. Приготовил к атаке знамя.
   Ждут солдаты сигнала к бою. Перед ними один из каналов, отходящих от Шпрее. Рядом площадь. За площадью мост. Называется он Горбатым. Мост заминирован, под огнём у противника. Атаку на мост, на тот берег скоро начнут солдаты.
   Притихли солдаты. Так всегда перед штурмом. Где-то гремят орудия, где-то идёт стрельба. Но это не здесь. Это в других местах. Здесь тишина. Временная. Но тишина. И вдруг тишину — солдаты вздрогнули: было так неожиданно — плачем прорезал детский голос.
   Было неясно, откуда он шёл. С набережной? Со стороны площади? От моста? Из развалин неподалёку стоящего дома?
   — Мутти! Мутти! Мамочка! — повторял голос.
   — Девочка, — кто-то сказал из солдат.
   Ищут солдаты глазами девочку. Где же она?
   — Мутти! Мутти! — несётся голос.
   Определили теперь солдаты. Детский плач шёл от моста. Не видно ребёнка. Камнями от наших, видать, прикрыт.
   Вышел вперёд сержант Масалов, подошёл к командиру:
   — Разрешите спасти ребёнка.
   Подождал командир минуту. О чём-то подумал:
   — Разрешаю, сержант Масалов.
   Пополз Масалов через площадь к мосту. И сразу же затрещали фашистские пулемёты, забили мины по площади. Прижался солдат к асфальту, ползёт от воронки к воронке, от камня к камню.
   — Мутти! Мутти! — не утихает голос.
   Вот полпути прополз Масалов. Вот две трети. Осталась треть. Поднялся он в полный рост, метнулся к мосту, укрылся от пуль под гранитной стенкой.
   Потеряли солдаты его из вида. И голос ребёнка утих. И солдата не видно.
   Прошла минута, вторая… пять. Волноваться солдаты стали. Неужели смельчак погиб? Неужели погибла девочка?
   Ждут солдаты. С тревогой в сторону моста смотрят.
   И вот увидели они Масалова. Шёл от моста солдат. Нёс на руках немецкую девочку.
   — Жив! — закричали солдаты. — Жив!
   Раздалась команда:
   — Прикрыть Масалова огнём.
   Открыли огонь солдаты. Гремят автоматы, строчат пулемёты. Ударили пушки — словно салют солдату.
   Пришёл Масалов к своим. Принёс немецкую девочку.
   Оказалось, убили фашисты у девочки мать. Перебегала вместе с девочкой площадь, наверное, женщина. Вот и попала под взрыв, под пули.
   Держит девочку Масалов. Прижалась она к солдату. Года ей три. Не больше. Прижалась, всхлипывает.
   Обступили бойцы Масалова. На девочку смотрят. Пытаются чем-то от слёз отвлечь. На пальцах козу показывают:
   — Идёт, идёт рогатая…
   Посмотрела девочка на солдат. Казалось, хотела было сильней заплакать. Да вдруг взяла и улыбнулась солдатам девочка.
   Отгремела война. В Берлине в одном из красивых старинных парков советским солдатам, всем тем, кто спасал и наш и немецкий народ от фашистов, был установлен памятник.
   Холм. На холме пьедестал гранитный. На граните фигура солдата. Стоит он со спасённой девочкой на руках.
   Не думал солдат, не ведал. А вышло — бронзой поднялся в небо.

«ТОПОР СВОЕГО ДОРУБИТСЯ»

   Их дивизия пробивалась к рейхстагу. Рейхстаг — главное правительственное здание фашистской Германии. Впервые слова про топор Кузьма Рудокоп услышал во время штурма Зееловских высот. Притормозилось чуть-чуть наше тогда наступление. Фашисты на высотах зарылись в землю, мы штурмовали, наступали с равнины, с открытого места.
   — Скорей бы уж прорваться, — бросил кто-то из наших солдат.
   Вот тут-то Степан Рудокоп услышал:
   — Дай срок. Топор своего дорубится.
   Повернулся Рудокоп на голос. Видит — солдат, артиллерист. Другие, что рядом с ним, — молодые. А этот старый. Точнее, пожилой уже был солдат. В морщинках лицо. С усами.
   Запомнил Рудокоп слова про топор. Запали надёжно в память. И правда, вскоре прорвали наши фашистскую оборону на Зееловских высотах, прорубили дорогу себе к Берлину.
   Потом уже под самым Берлином, когда штурмовали Шпрее, когда лезли на бетонные стены берега и, казалось, вот-вот не осилят берег, солдат снова те же слова услышал:
   — Топор своего дорубится.
   Признал Рудокоп усача-артиллериста. Как знакомому, даже махнул рукой.
   И вот в третий раз снова услышал те же слова солдат.
   Для обороны Берлина во время уличных боёв в разных местах Берлина фашистами были построены специальные укреплённые помещения железобетонные бункеры. Это были своеобразные городские крепости. Высота их доходила до сорока метров. Толщина стен превышала два метра. В самых больших бункерах могло разместиться до тысячи фашистских солдат и тридцати орудий. Всего по Берлину таких бункеров было четыреста. Наиболее крупные из них находились в центре города, прикрывали имперскую канцелярию и знаменитый берлинский рейхстаг.
   В штурме одного из таких бункеров, который как раз прикрывал выход к рейхстагу, и принимал участие Рудокоп.
   Укрылись фашисты в бункере, как за семью замками.
   Открыла огонь по бункеру полковая артиллерия. Не страшна она бункеру. Снаряды как горох от стены отскакивают.
   Подошла тяжёлая артиллерия. Дали орудия первые выстрелы. Бункер стоит, не дрогнул.
   — Да, ничего орешек. Дудки его раскусишь, — кто-то сказал из солдат.
   Сразу ответ последовал:
   — Дай срок, топор своего дорубится.
   Повернулся Рудокоп на голос. Снова, значит, усач повстречался. Хотел, как знакомому, снова махнуть рукой. Смотрит, а это совсем не тот, другой говорил солдат. И годами моложе. И брит под корень.
   Обратился Степан Рудокоп к бойцу:
   — Откуда слова такие?
   — Так дядя один сказал.
   — А где же дядя?
   — Не стало дяди.
   — Убит?
   — Убит, — произнёс солдат.
   Снял Рудокоп с головы пилотку. Склонил голову в память бойца погибшего. Хоть и видел мельком человека, да жалко ему усача-солдата. Зацепила солдата память.
   Добили наши бетонный бункер. Сдались фашисты в плен.
   Снова шагнули вперёд солдаты. Перед ними открылась площадь. Там над Шпрее стоял рейхстаг.
   Смотрят бойцы на рейхстаг.
   — Тоже не сладость, — кто-то полез к Рудокопу. — Тоже не враз осилим.
   Посмотрел на бойца, на рейхстаг Рудокоп:
   — Топор своего дорубится.

ЦЕНТРАЛЬНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

   Рядовой Михаил Панкратов только-только был призван в армию. Провожали его родители.
   — Не опозорь наш солдатский род, — сказал отец Павел Филиппович.
   — Пусть храбрость в бою не покинет тебя, — сказала мать Прасковья Никитична.
   Излишни родительские наставления. Горд за судьбу молодой солдат. Рвётся скорее сразиться с фашистами.
   Бежит эшелон на запад. Гудит паровоз на подъёмах. Колёса стучат на стыках. Лежит солдат на вагонных нарах, о делах боевых мечтает. Вот гонит, вот гонит, вот бьёт он врага, разит огневым автоматом. Вот смело идёт в разведку, тащит назад «языка». Вот первым бросается в наступление, врывается первым в неприятельский город-крепость, гвардейское знамя вздымает к небу.
   Мечтает солдат о подвигах. Скосит глаза на грудь — грудь в боевых наградах.
   Торопит судьбу солдат.
   — Быстрее, быстрее!.. — кричит паровозу.
   — Быстрее, быстрее!.. — кричит вагонам.
   Несутся один за одним километры. Пробегают мимо поля, леса, города и сёла.
   Вот бы попасть под Берлин, на Центральное направление — лелеет мечту солдат. Улыбнулась судьба солдату — попал на Центральное направление, в армию, шедшую на Берлин.
   Рад безумно Панкратов такой удаче. Срочно пишет письмо родителям. Пишет не прямо, время военное — прямо писать нельзя, — пишет намёком, однако понять нетрудно, что на Центральном солдат направлении. «Ждите вестей из Берлина», — кончает письмо Панкратов.
   Отправил письмо. Опять о делах боевых мечтает. Вот вступает солдат в Берлин. Вот с победой дома его встречают.
   Дождался Панкратов великого дня. Рванулись войска в наступление.
   Но что такое?! Ушли войска. Однако задержалась рота Панкратова.
   Панкратов и другие бойцы к старшине:
   — Что же такое, Кузьма Васильевич?
   — Тихо, тихо, — сказал старшина. Голос понизил, ладошку поднёс к губам: — Особое будет для нас задание.
   И верно. Прошёл день, посадили бойцов на машины. Глотнули бензин моторы, покатили вперёд машины.
   Сидят в кузовах солдаты. Довольны судьбой солдаты. Честь им оказана особое мм задание.
   Намотали колёса вёрсты, подкатили машины к огромному полю. Сиротливо, безлюдно поле, изрыто воронками, истерзано ранами.
   — Слезай! — прозвучала команда.
   Спустились с машин солдаты. Построил бойцов командир.
   — Товарищи… — кинул рукой на поле.
   «Что бы такое? — гадают солдаты. — Может, секретный объект на поле? Может, завод или штаб подземный? Может, Гитлер здесь сам укрылся?»
   — Товарищи бойцы, — повторил командир, — мы получили почётное задание — вспахать и засеять поле.
   Все так и ахнули:
   — Вот так почётное! Вот так задание!
   Однако приказ есть приказ. За работу взялись солдаты. Но не утихает солдатский гул.
   И Панкратов со всеми ропщет:
   — Вот так попал на Центральное направление! Что же домой я теперь напишу? Что же сообщу родителям?
   В эту минуту и оказался рядом с Панкратовым старшина. Посмотрел старшина на молодого солдата. Сказал, не сдержавшись, грубо:
   — Молод, того и дурак. Не там, — показал на запад, туда, где догорали бои за Берлин, — а тут, — указал на поле, — и есть Центральное направление. Не для смерти и боя родились люди. Жизнью и миром велик человек.
   Притих, умолк Панкратов. Притихли другие солдаты.
   Вонзились плуги в весеннюю землю. Радость жизни навстречу брызнула.
Давайте жить дружно!

Оффлайн Амина

  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 8494
  • Country: ru
  • Репутация: +35152/-0
  • Пол: Женский
  • Будьте счастливы!
    • Просмотр профиля
ЗОЛУ РАЗВЕЯЛ? РАССЕЯЛ ГАРЬ

   30 апреля. После полудня. Бои идут рядом с имперской канцелярией.
   Личный шофёр Гитлера Кемпке получил приказ раздобыть 200 литров бензина. Принялся Кемпке искать горючее. Нелёгкое это дело. Уже несколько дней, как перерезаны все дороги, ведущие к имперской канцелярии. Не подвозят сюда горючее. Носится Кемпке, выполняет приказ. Сливает бензин из разбитых машин, из пустых баков по капле цедит. Кое-как набрал 100 литров. Доложил.
   — Мало, — сказали Кемпке.
   Снова носится Кемпке. Снова по каплям цедит. «Зачем же бензин? гадает. — Бежать? Так ведь поздно. Перерезаны все пути. Если проедем, так сто… двести — от силы — метров. Зачем бензин? Конечно, бежать! Удачлив фюрер. А вдруг прорвёмся?!»
   Обшарил Кемпке всё, что мог, даже, рискуя жизнью, на соседние улицы бегал. Набрал ещё 80 литров. Нет больше бензина нигде ни грамма — хоть кричи, хоть умри, хоть лопни.
   Доложил Кемпке:
   — Сто восемьдесят литров, и больше нигде ни грамма.
   Во дворе имперской канцелярии находился сад. Приказали Кемпке в сад притащить горючее. Снёс он сюда канистры. Стоит и опять гадает: «Зачем же в саду бензин?»
   А в это время там внизу, в подземелье, у двери, ведущей в комнату Гитлера, стоят в молчании приближённые фюрера. Прильнули к закрытой двери. Ловят малейший звук.
   Томительно длится время.
   Сегодня утром Гитлер объявил свою волю — он уходит из жизни.
   — Немецкий народ не достоин меня! — кричал на прощание фюрер. Трусы! Падаль! Глупцы! Предатели!
   И вот сидит на диване Гитлер. Держит в руке пилюлю с отравой. Напротив уселась овчарка Блонди. Преданно смотрит в глаза хозяину.
   Ясно Гитлеру — всё кончено. Медлить нельзя. Иначе завтра плен, и тогда… Страшно о плене ему подумать. Страшится людского гнева.
   Поманил фюрер Блонди. Сунул пилюлю. Глотнула Блонди. И тут же смерть. Позвал щенят. Потянулись глупцы доверчиво. Дал им отраву. Глотнули щенята. И тут же — смерть.
   Томятся за дверью приближённые. Переминаются с ноги на ногу. Ждут роковой минуты.
   Камердинер Гитлера Линге посмотрел на часы. Половина четвёртого. Тихо, замерло всё за дверью. Открыли дверь приближённые. Фюрера нет в живых. Мертвы и щенки, и фюрер, и Блонди.
   Тело Гитлера завернули в ковёр. Тайным ходом вынесли в сад. Положили у края большой воронки. Облили бензином. Вспыхнуло пламя. Дыхнуло гарью. Пробушевал над ковром огонь. Горстка золы осталась. Дунул ветер. Золу развеял. Очистил воздух. Рассеял гарь.
   А в это время, преодолевая последние метры берлинской земли, советские воины поднимались в последний бой. Начался штурм рейхстага.

ПОСЛЕДНИЕ МЕТРЫ ВОЙНА СЧИТАЕТ


   Начался штурм рейхстага. Вместе со всеми в атаке Герасим Лыков.
   Не снилось такое солдату. Он в Берлине. Он у рейхстага. Смотрит солдат на здание. Огромно, как море, здание. Колонны, колонны, колонны. Стеклянный купол венчает верх.
   С боем прорвались сюда солдаты. В последних атаках, в последних боях солдаты. Последние метры война считает.
   В сорочке родился Герасим Лыков. С 41-го он воюет. Знал отступления, знал окружение, три года идёт вперёд. Хранила судьба солдата.
   — Я везучий, — шутил солдат. — В этой войне для меня не отлита пуля. Снаряд для меня не выточен.
   И верно, не тронут судьбой солдат.
   Ждут солдата в далёком краю российском жена и родители. Дети солдата ждут.
   Ждут победителя. Ждут!
   В атаке, в порыве лихом солдат. Последние метры война считает. Не скрывает радость свою солдат. Смотрит солдат на рейхстаг, на здание. Огромно, как море, здание. Колонны, колонны, колонны. Стеклянный купол венчает верх.
   Последний раскат войны.
   — Вперёд! Ура! — кричит командир.
   — Ура-а-а! — повторяет Лыков.
   И вдруг рядом с солдатом снаряд ударил. Громом ухнул огромный взрыв. Поднял он землю девятым валом. Упала земля на землю. Сбила она солдата. Засыпан землёй солдат, словно и вовсе на свете не был.
   Кто видел, лишь ахнул:
   — Был человек и нет.
   — Вот так пуля ему не отлита.
   — Вот так снаряд не выточен.
   Знают все в роте Лыкова — отличный товарищ, солдат примерный. Жить бы ему да жить. Вернуться бы к жене, к родителям. Детей радостно расцеловать. Да только чудес на земле не бывает. Раз погребённый — не оживает. Пусть земля ему будет пухом.
   И вдруг снова снаряд ударил. Рядом с тем местом, что первый: Немногим совсем в стороне. Рванул и этот огромной силой. Поднял он землю девятым валом.
   Смотрят солдаты — глазам не верят. Поднял взрыв землю, а с ней и Лыкова. Поднял, подбросил, даже поставил на ноги.
   Жив оказался солдат. Засыпал, отсыпал его снаряд. Вот ведь судьба бывает. Знать, и вправду пуля ему не отлита. Снаряд для него не выточен.
   Снова Лыков в атаке, в лихом порыве. Всё ближе и ближе колонны рейхстага. Купол в небе стеклом сверкает. Последние метры война считает.

ПОБЕДА


   — Сержант Егоров!
   — Я сержант Егоров!
   — Младший сержант Кантария!
   — Я младший сержант Кантария.
   Бойцов вызвал к себе командир. Советским солдатам доверялось почётное задание. Им вручили боевое знамя. Это знамя нужно было установить на здании рейхстага.
   Бойцы взяли под козырёк и ушли. Многие с завистью смотрели им вслед. Каждый сейчас хотел быть на их месте.
   У рейхстага идёт бой.
   Пригнувшись, бегут Егоров и Кантария через площадь. Советские воины внимательно следят за каждым их шагом. Вдруг фашисты открыли бешеный огонь, и знаменосцам приходится залечь за укрытие. Тогда наши бойцы вновь начинают атаку, и Егоров и Кантария бегут дальше.
   Вот они уже на лестнице. Подбежали к колоннам, подпирающим вход в здание. Кантария подсаживает Егорова, и тот пытается прикрепить знамя у входа в рейхстаг.
   — Ох, выше бы! — вырывается вздох у наблюдающих бойцов.
   И, как бы услышав просьбу товарищей, Егоров и Кантария снимают знамя и бегут дальше. Они врываются в рейхстаг и исчезают за его дверьми.
   Бой уже идёт на втором этаже. Проходит несколько минут, и в одном из окон, недалеко от центрального входа, вновь появляется красное знамя. Появилось. Качнулось. И вновь исчезло.
   Забеспокоились солдаты. Что с товарищами? Не убиты ли?!
   Проходит минута, две… десять. Тревога всё больше и больше охватывает солдат. Проходит ещё тридцать минут, но ни Егорова, ни Кантария, ни знамени больше не видно.
   И вдруг крик радости вырывается у сотен бойцов. Знамя цело. Друзья живы. Пригнувшись, они бегут на самом верху здания — по крыше. Вот они выпрямились во весь рост, держат знамя в руках и приветственно машут товарищам.
   Потом вдруг бросаются к застеклённому куполу, который поднимается над крышей рейхстага, и осторожно начинают карабкаться ещё выше.
   — Правильно, туда его — к самому небу! — кричат солдаты.
   — Выше, братишки, выше!
   На площади и в здании ещё шли бои, и на крыше рейхстага, на самом верху, в весеннем небе над побеждённым Берлином уже уверенно развевалось Знамя Победы. Два советских воина, русский рабочий Михаил Егоров и грузинский юноша Милитон Кантария, а вместе с ними и тысячи других бойцов разных национальностей сквозь метель и непогоду войны принесли его сюда, в самое фашистское логово, и установили на страх врагам как символ непобедимости советского оружия.
   Прошло несколько дней, и фашистские генералы признали себя окончательно побеждёнными. Гитлеровская Германия была полностью разбита. Великая освободительная война советского народа против фашизма закончилась полной нашей победой.
   Вскоре в Москве на Красной площади состоялся грандиозный Парад Победы. Сводные полки, приехавшие с фронтов, проходили мимо ленинского Мавзолея. Руководители партии, члены правительства на Мавзолее. Масса гостей на площади.
   Проходят полки. Чеканят солдаты шаг. И в каждом шаге звучит как эхо: «Победа! Победа! Победа!»
   Идут солдаты. А вот и особая вышла рота. Зашевелилась, задвигалась площадь:
   — Что там несут солдаты?
   Солдаты несли знамёна поверженной фашистской Германии. Вот поравнялись бойцы с Мавзолеем. Вот повернулись резко. Шагнули вперёд. Замерло всё на площади. Полетели на землю знамёна. К ногам стоящих, к подножию Мавзолея.
   И снова идут полки. И снова в солдатском шаге, как крик, как эхо: «Победа! Победа! Победа!»
   А вечером был салют.
   Ликовали земля и люди. Гремели, гремели, гремели залпы. То радость огнями взлетала в небо.
  Победа!
   Победа!
   Победа!




Давайте жить дружно!

Анастасия

  • Гость
Большое спасибо! Вы меня выручили! :lol: :Yahoo!:

Оффлайн Олег Бунтарев

  • Писатель
  • БОЛЬШОЙ ДРУГ
  • Друг
  • *****
  • Сообщений: 15461
  • Country: ru
  • Репутация: +10470/-0
  • Пол: Мужской
  • Здравствуйте друзья
    • Просмотр профиля
Большое спасибо! Вы меня выручили! :lol: :Yahoo!:

Да всегда пожалуйста! Заходите еще.  :cx:
Защити слабого, огради беззащитного, порази лицемерного и срази врага РОДИНЫ.  :+++=:

Мои произведения


sega

  • Гость
ПРАЗДНИЧНЫЙ ОБЕД

   Обед был праздничным, из трёх блюд. О том, что обед будет из трёх блюд, ребята детского дома знали заранее. Директор дома Мария Дмитриевна так и сказала:
   — Сегодня, ребята, полный у нас обед: первое будет, второе и третье.
   Что же будет ребятам на первое?
   — Бульон куриный?
   — Борщ украинский?
   — Щи зелёные?
   — Суп гороховый?
   — Суп молочный?
   Нет. Не знали в Ленинграде таких супов. Голод косит ленинградцев. Совсем другие супы в Ленинграде. Приготовляли их из дикорастущих трав. Нередко травы бывали горькими. Ошпаривали их кипятком, выпаривали и тоже использовали для еды.
   Назывались такие супы из трав — супами-пюре. Вот и сегодня ребятам такой же суп.
   Миша Кашкин, местный всезнайка, всё точно про праздничный суп пронюхал.
   — Из сурепки он будет, из сурепки, — шептал ребятам.
   Из сурепки? Так это ж отличный суп. Рады ребята такому супу. Ждут не дождутся, когда позовут на обед.
   Вслед за первым получат сегодня ребята второе. Что же им на второе будет?
   — Макароны по-флотски?
   — Жаркое?
   — Бигус?
   — Рагу?
   — Гуляш?
   Нет. Не знали ленинградские дети подобных блюд.
   Миша Кашкин и здесь пронюхал.
   — Котлеты из хвои! Котлеты из хвои! — кричал мальчишка.
   Вскоре к этому новую весть принёс:
   — К хвое — бараньи кишки добавят.
   — Ух ты, кишки добавят! Так это ж отличные будут котлеты.
   Рады ребята таким котлетам. Скорей бы несли обед.
   Завершался праздничный обед, как и полагалось, третьим. Что же будет сегодня на третье?
   — Компот из черешни?
   — Запеканка из яблок?
   — Апельсины?
   — Желе?
   — Суфле?
   Нет. Не знали ребята подобных третьих.
   Кисель им сегодня будет. Кисель-размазня из морских водорослей.
   — Повезло нам сегодня. Кисель из ламинарии, — шептал Кашкин. Ламинарии — это сорт водорослей. — Сахарину туда добавят, — уточнял Кашкин. — По полграмма на каждого.
   — Сахарину! Вот это да! Так это ж на объеденье кисель получится.
   Обед был праздничный, полный — из трёх блюд. Вкусный обед. На славу.
   Не знали блокадные дети других обедов.

БЛОКАДНЫЙ ХЛЕБ

   Из чего он только не выпекался — ленинградский блокадный хлеб! Разные были примеси. Добавляли к ржаной муке — муку овсяную, ячменную, соевую, кукурузную. Применяли жмых — льняной, хлопковый, конопляный. Использовали отруби, проросшее зерно, мельничную пыль, рисовую шелуху и многое другое. По десять раз перетряхивали мешки из-под муки, выбивая возможное из невозможного.
   Хлеб был кисловатым, горьковатым, травянистым на вкус. Но голодным ленинградцам казался милее милого.
   Мечтали люди об этом хлебе.
   Пять раз в течение осени и зимы 1941 года ленинградцам сокращали нормы выдачи хлеба. 2 сентября состоялось первое сокращение. Норму установили такую: 600 граммов хлеба взрослым, 300 граммов — детям.
   Вернулся в этот день Валеткин отец с работы. Принёс хлеб. Глянула мать:
   — Сокращение?!
   — Сокращение, — отозвался отец.
   Прошло десять дней. Снова с работы отец вернулся. Выложил хлеб на стол. Посмотрела мать:
   — Сокращение?!
   — Сокращение, — отозвался отец.
   По 500 граммов хлеба в день стали теперь получать взрослые.
   Прошло ещё двадцать дней. Наступил октябрь. Снова сократили ленинградцам выдачу хлеба. Взрослым — по 400 граммов на день, детям всего по 200.
   Прошёл октябрь. Наступил ноябрь. В ноябре сразу два сокращения. Вначале по 300, а затем и по 250 граммов хлеба стали получать взрослые. Дети — по 125.
   Глянешь на этот ломтик. А ломтик — с осиновый листик. Виден едва в ладошке. И это на целый день.
   Самый приятный час для Валетки — это тот, когда с завода приходит отец, когда достаёт он из сумки хлеб.
   Хлеб поступает к матери. Мать раздаёт другим. Вот — отцу, вот дедушке, бабушке, вот дольку берёт себе. А вот и ему — Валетке. Смотрит Валетка всегда зачарованно. Поражается одному: в его куске 125 граммов, а он почему-то больше других. Отцовского даже больше.
   — Как же так? — удивляется мальчик.
   Улыбаются взрослые:
   — Мука в нём другая — детская.

ТАНЯ САВИЧЕВА

   Голод смертью идёт по городу. Не вмещают погибших ленинградские кладбища. Люди умирали у станков. Умирали на улицах. Ночью ложились спать и утром не просыпались. Более 600 тысяч человек скончалось от голода в Ленинграде.
   Среди ленинградских домов поднимался и этот дом. Это дом Савичевых. Над листками записной книжки склонилась девочка. Зовут её Таня. Таня Савичева ведёт дневник.
   Записная книжка с алфавитом. Таня открывает страничку с буквой «Ж». Пишет:
   «Женя умерла 28 декабря в 12.30 час. утра. 1941 г.».
   Женя — это сестра Тани.
   Вскоре Таня снова садится за свой дневник. Открывает страничку с буквой «Б». Пишет:
   «Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.».
   Новая страница из Таниного дневника. Страница на букву «Л». Читаем:
   «Лека умер 17 марта в 5 ч. утра 1942 г.».
   Лека — это брат Тани.
   Ещё одна страница из дневника Тани. Страница на букву «В». Читаем:
   «Дядя Вася умер 13 апр. в 2 ч. ночи. 1942 год».
   Ещё одна страница. Тоже на букву «Л». Но написано на оборотной стороне листка:
   «Дядя Лёша. 10 мая в 4 ч. дня 1942».
   Вот страница с буквой «М». Читаем:
   «Мама 13 мая в 7 ч. 30 мин. утра 1942».
   Долго сидит над дневником Таня. Затем открывает страницу с буквой «С». Пишет:
   «Савичевы умерли».
   Открывает страницу на букву «У». Уточняет:
   «Умерли все».
   Посидела. Посмотрела на дневник. Открыла страницу на букву «О». Написала:
   «Осталась одна Таня».
   Таню спасли от голодной смерти. Вывезли девочку из Ленинграда.
   Но не долго прожила Таня.
   От голода, стужи, потери близких подорвалось её здоровье. Не стало и Тани Савичевой.
   Скончалась Таня. Дневник остался.
   — Смерть фашистам! — кричит дневник.