ЖИЛ-БЫЛ СТОЛ
I.
…Поздняя осень. Уже не та, чудесная, прекрасная, золотая, а холодная, серая, промозглая и тоскливая.
Обитатели дачного домика приуныли. Они всегда в такое время года чувствовали себя неуютно. Осеннее солнце уже не грело, и в доме было очень холодно. Темнело рано, что только добавляло уныния.
Какие обитатели? – возможно, поинтересуетесь вы. Кое-какая мебелишка: платяной шкаф, трюмо, диванчик, пара стульев и обеденный стол. Несмотря на свой почтенный возраст, долгое время он был главой этой нехитрой комнатной меблировки.
Было время, он был объектом всеобщей любви и внимания со стороны людей, и отвечал им той же монетой. Он был галантен, как настоящий кавалер и был верным другом семьи, – этот видавший виды пожилой обеденный стол. Он был сделан из белой акации, дерева, несомненно, благородного, был изящным, представительным, четыре точеные ножки его были инкрустированы бронзой.
Таким образом, можно было сказать, что стол был дворянин по происхождению. И не только потому что, дерево из которого он был сделан, было благородной породы, а еще был он уроженцем петербургской фабрики «Мельцер и К», поставщика императорского двора. Теперь, оглядываясь назад на свою прожитую жизнь, стол с грустью вспоминал, как замирало что-то внутри у него, видимо то, что у людей называется сердцем, у столов не знаю, как и назвать, в предвкушении спокойной и беззаботной жизни. Первый его хозяин, высокий, статный, с безупречной выправкой морской офицер и приучил его к высшей светской культуре: прием пищи по расписанию, вилки – слева, ножи и ложки – справа; локти – за пределами столешницы. Из мебельного магазина стол приехал в квартиру офицера. Он был горд несказанно и своим происхождением, и своим великолепным видом, и ничто не предвещало каких-то жизненных передряг и
неприятностей. О, как же был он наивен, этот новенький, сияющий великолепным лаком, обеденный стол.
Ну не мог же, в самом деле, он знать, что принесёт грядущий 1914 год!
Обстановка в доме очень ему понравилась и он с несказанным удовольствием принялся исполнять свои обязанности. Ему нравилось находиться в компании шести замечательных мягких стульев весьма изящной формы, правда, временами они были немного заносчивы, но стол, по природному своему добродушию, не заострял на этом внимания. Молоды, озорны, вот и не всегда почтительны, да к тому же, они считали себя
старожилами, а стол всё-таки был новичком. Огромных размеров престарелый буфет с витиеватой, несколько излишней, по мнению стола резьбой, старался, разумеется, поставить эту веселую компанию на место, но стулья и тут бывали недопустимо вольны. Стол возмущался их фамильярности по отношению к старику-буфету, но тот часто говорил:
- Полноте, я нисколько не обижаюсь. Они - славные малые, просто возраст у них ещё такой, глупы-с…
Стол не возражал в таких случаях, хотя стулья, между прочим, были его старше, года на три, не меньше, а он себе таких вольностей ну никак не мог позволить.
Кроме вышеназванных стульев и буфета, в столовой обитала ещё одна представительница мебельного сословия, это внушительного размера тумбочка неизвестного происхождения, которая весьма странно смотрелась в довольно изысканной столовой, правда на ней достаточно уютно пристроилась настольная лампа. Эту лампу хозяин когда-то привёз из Екатеринослава. С тех пор она в доме и прижилась.
К прочим обитателям столовой можно отнести серебряные приборы весьма высокого происхождения и великолепные сервизы из китайского и саксонского фарфора – те жили в буфете, где командовала всем толстая, дородная супница, кажется уроженка Баварии.
Только стол, как говорится, обжился, пообтёрся, как в июле этого года началась война с германцем.
Офицер отправился на фронт, оставив его заботам свою семью: жену, сына, дочь и мать-старушку. Стол старался, как мог: накрывался три раза в день, не скрипел и не требовал особого ухода.
Несколько раз хозяину удавалось проведать семью, он приезжал с фронта домой. И сразу стол преображался. Его покрывали белоснежной кружевной скатертью. Она казалась ему милейшей барышней. Он с трепетом впитывал ее свежесть, наслаждался её чистотой и ласково называл её скатертью-самобраночкой. Сервировался стол по высшему разряду: сервиз саксонского фарфора, столовое серебро, батистовые салфетки. А какие подавались блюда!
Закуски – отварная телятина с морковью и ореховым соусом, рольмопсы (маринованная сельдь, скрученная в рулетики, которые скреплялись деревянными палочками, внутрь добавляли корнишон и лук) с соусом по-испански, салат из дичи;
первые блюда – консоме по-немецки, (в переводе с французского «consommé» означает крепкий бульон из мяса с пряностями, бульон двойной крепости. Происходит от глагола «поглощать». Ударение на последний слог консомЕ), солянка сборная мясная;
вторые блюда – заяц тушеный по-берлински, биточки по-русски, антрекот по-венски;
пироги – кулебяка, расстегаи, курник и пирог с осетриной;
десерт – птифуры (птифур (фр. petits fours) — ассорти из разного маленького печенья (или пирожного), которое чаще готовится из одинакового теста, но отличается оформлением и добавками), эклеры, буше.
Да разве всего упомнишь!
Алкогольный арсенал – на выбор, к любой дичи, рыбе и десерту.
Водочка «Московская особая» - это к горячим закускам.
Вина: красное сухое «Шамбертен» - это к мясу; белое сухое «Шабли» - это к рыбке, дамы и господа, и к копченостям.
Коньячок – к роскошным кубинским сигарам и бразильскому кофе.
Вообще-то, отношение стола к алкогольным напиткам было неоднозначным. Ну да, горячие, веселящие, бодрящие,
компанейские. Ну и что? Кому-то хороши, а кому-то и лачок подпортить можно, или… было, было, чего уж таить, конфуз-с, салат на красавице-самобраночке, и кулаком-с по столешнице один крепко подвыпивший поручик съездил! Хорошо хозяин – белая кость, всё любит в меру. От того и пьяным не бывает.
Своими самыми сокровенными мыслями стол делился с любимой скатертью.
- Голубушка, ну посмотрите же, кого вы покрываете. Субъект вашего внимания обладает многими достоинствами. Взгляните, сударыня, я тверд и прочен! А как красива моя текстура! Взгляните, я безупречен! Я из белой акации, дерева, несомненно, благородного. Мои корни древние и родовитые… Мы просто созданы друг для друга, милая моя сударыня!
На что белоснежная красавица только вздыхала и говорила:
- Ах, полно, сударь, вы смущаете меня! Право слово, не ровен час еще услышит кто, то-то повод для досужих разговоров и домыслов!
Стол сначала немного обижался на неприступную холодность накрахмаленной красавицы, но потом поразмыслил и решил, что его галантность и красота рано или поздно все равно привлекут внимание чаровницы. Ах, вот встречаться бы почаще! Стол обожал, когда в конце званого обеда хозяйка брала в руки гитару. Голос у нее был сильный, такой бархатный и мелодичный! Очаровательный голос, просто колдовской!
« Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые…»
О, эти романсы… Они были великолепны! Ах, как же они нравились столу!
Стол непременно подпевал хозяйке, отражая от поверхности ее голос.
« Отцвели уж давно хризантемы в саду,
Но любовь все живет в моем сердце больном…»
Был у него и единственный, неповторимый, любимый романс. «Белая акация» конечно.
«Белой акации гроздья душистые,
Вновь аромата полны,
Вновь разливается песнь соловьиная,
В тихом сиянии чудной луны!..»
Если бы стол умел плакать, наверное, слез не смог бы сдержать.
-Ах, вздыхал он грустно, - ведь я не всегда был этим лакированным столом, а был я ветвистым деревом, в «тихом сиянии чудной луны…»
«Годы давно прошли, страсти остыли,
Молодость жизни прошла,
Белой акации запаха нежного,
Верь, не забыть мне уже никогда...»
- Это правда, горькая правда моей жизни.… Не шелестеть мне больше листвой, милая, - говорил стол кружевной накрахмаленной красавице – скатерти,- не цвести, не слушать в роще соловья, не давать приют влюбленным, не радовать их, юных, ароматом своих цветов, но запаха белой акации не забыть мне никогда! Ах, какой романс! Поэма моей жизни!
А скатерть все теснее прижималась к нему, лакированному красавцу зеленовато-желтого цвета.
(Продолжение следует)
