XIII.
В этих длинных разговорах обо всем, все чаще стол стал подводить собеседника к единственно правильному, по его мнению, действию – нужно восстанавливать документы. Да хватит уже воровать и побираться – можно и работу, какую-никакую найти. Грузчиком или сторожем.
- Кто ж меня с такой уголовной рожей в сторожа-то возьмет? – смеялся Каблук. – Грузчиком-то еще может быть, и то, вряд ли!
И зачем работать, если можно не работать? Пусть трактор работает, он железный.… Эх, ты, стоеросовый, ни понимаешь ты ничего в колбасных обрезках, дубина!
Стол обижался, а через какое-то время опять заводил разговор на эту же тему.
А тем временем и зима пришла. Поселение бомжей, немного разросшееся летом, почти опустело. Люди, спасаясь от холодов, подались в город. Решил уходить и Каблук.
- Замерзну я тут. Ты, это, не думай, я весной как штык, уж тебя тут не брошу, вернусь.… Нравишься ты мне, чертяка, умен, сволочь, будто живой! – улыбался Каблук и планы строил.- А может и в правду, пойду в центр реабилитации, я там был уже, там и помыться дают, и кормят, может и впрямь, документы восстановить помогут. У меня во-о, - он вытащил из-за пазухи и показал столу деньги, - заначка есть! Дворником устроюсь.… Там какую-никакую каморку заимею, тебя перетащу, заживе-ем….- Он мечтательно задумался, потом добавил: - Да, Акаций, заживем, как люди! Я вернусь…
Ушел Каблук. Стол даже всплакнул. Совсем сентиментальным стал. Старость, как говорится, не радость. А, впрочем, при чем тут старость, привязался стол и к этому своему хозяину, не мог никак он жить без привязанности к тому, кого кормил.
Зиму стол еле пережил. Под Новый год группа молодежи забрела в этот заброшенный овраг. Орали, пили, матерились. Все крушили, что только попадалось под руку. Потом подожгли ветхие лачуги бомжей, хорошо, что на этот момент никого их людей не было - все ушли в город, к теплу. Страшно поначалу стало столу, когда огонь стал к нему подбираться. Испугался чего-то. А потом успокоился – жизнь прожита, прожита не зря. Значит, пришел его черед уходить в небытие. Огонь стал лизать ножку стола. Древесина не сразу поддалась огню, хороша была, не смотря на возраст. Ему не было больно и мысли его были светлы – у Петра Ивановича все получится, и заживет он как настоящий Хозяин, настоящий Человек. И комната у него будет, а не хибара бомжа, и работу он себе найдет, и никогда не вернется он сюда, а если и вернется, что же, посмотрит и может, погорюет. Но никогда уже не опустится на это дно, откуда выбрался с великим трудом! Стол в последние минуты свои свято верил в силу воли своего хозяина и гордился, что маленькая, пусть крохотная, его собственная заслуга была в том, что бомж Каблук стал Хозяином Петром Ивановичем. И стол, готовясь умереть, запел его любимую:
« На могилку мою и никто не придет,
Только раннею весною соловей пропоет,
Пропоет и просвищет, и опять улетит,
И опять моя могилка сиротою стоит…»
Еще хотел спеть про незабвенную акацию, но не успел – пошел дождь. Чудно. Дождь под Новый год. Огонь, шипя, угас. Пьяная компания, матерясь, удалилась. А стол остался под струями холодного дождя, которые, долетая до земли, успевали замерзнуть.
Ледяной дождь редкое явление природы, спасшее столу жизнь. Он, окоченевший, опаленный, с обгоревшей ножкой покрылся ледяной коркой, но был по-прежнему жив. К утру выпал снег. Он тихо кружился, засыпая печальное пепелище поселения бомжей. До весны еще было так далеко….
