Санкт-Петербург,
Васильевский Остров,
Большой проспект,
Имение баронессы И.П. де-Брюон.
Августа 15, года 1905 от Рождества Христова
Сударыня!
Нижайше прошу простить меня, раба Вашего непокорного, за то, что не сумел сразу по приезду отписать Вам, как обещано было мною. Череда знакомств разнополезных, встреч удивительных и порою странностию своею поразительных захлестнули меня подобно валам Балтийским и окунули в жизнь интересную и событиями разными насыщенную. Здесь, в Харбине, оказался в котором я милостию Вашей, много всего странного и непривычного для души Русской. Люди непривычные, природа пышная в своей первозданности. Первые дни мои в Посольстве Его Императорского Величества в Харбине прошли оживлённо и знакомствами и балами полные. Но помимо знакомств, по долгу службы моей положенных, были и другого рода встречи. Одну из них хотелось бы Вам коротко описать. Старец сей, богу китайскому угодный, интересный человек до крайности. В девяносто лет своих здоровьем отменным отличающийся, и духом крепок отменно. Изучает человек сей изотерику всю жизнь свою и достиг в магии и колдовстве высот заоблачных, чем очень интересен мне. А служащие посольства нашего, в массе своей люди хорошие и положение имеют значительное. Куда уж мне, подпоручику Лейб – гвардии Его Императорского Величества, состязаться с ними в положении и знатности. На сем разрешите откланяться и на прощанье ещё раз поблагодарить Вас нижайше за протекцию Вашу, по мановению которой и оказался я в местах, мечты о которых лелеял я с детства раннего.
С глубоким поклоном к Вам, Ваш покорный слуга,
Подпоручик Казимир Куприянович Неклюдов.
Посольство Е.И.В. в Харбине.
Китай.
Глава 1
Год 1918. Ноябрь. В Москве этот период времени выдался грязный и слякотный. Непрекращающиеся дожди перемешали пыль и брусчатку в одно месиво, которое налипает на сапоги и комьями нависает на отвороты. Дождь, переходящий из стенового, непрерывного в нудно – моросящий, выводит из терпения даже самых закалённых, привыкших к любым перипетиям непогоды. Серые дома, потерявшие всякий свой цвет, превратились в призраков дождя, нависая над мостовой уродливой цепью. Горы мусора, лежавшие одним массивом в сухую погоду, теперь же расплылись и смешались с грязью мостовых и улиц, преграждая грязно-бумажными потоками дорогу для пешеходов, которых в эти дни было на удивление мало. Ко всему этому добавлялись обрывки перекрытий, срываемых ветром с крыш зданий, и перед окончательным падением долго парящими над головами прохожих, грозящих опуститься на прикрытые малахаями и будёновками головы. Рабоче-крестьянские и солдатские патрули, вяло перепрыгивая, где это возможно, и перебредая, где как получится, лужи и потоки грязи, обходили свои участки, на чём свет матеря погоду. Именно в один из таких слякотных серых дней и произошло то, что положило начало целой цепи ужасных и кровавых событий, надолго загнавших обывателей в свои норы.
Одинокий патруль, состоящий из двух солдат и одного матроса, пробирался почти вплавь по одному из глухих переулков, которые, как правило, обычно заканчивались тупиком и расплывшейся грудой мусора. Один из рабочих обратил внимание своих спутников на четыре высокие фигуры во всем сером, выходящие из ближайшей подворотни. Фигуры быстро приближались к патрулю, постепенно переходя на бег. Почуяв неладное, солдаты сдернули с плеч винтовки и направили на нападавших. Но это их не остановило, а скорее наоборот, обозлило. Но странности на этом не закончились. Нападавшие в какой-то момент резко изменились и вот это уже не люди, а четыре огромных волка, с оскаленными пастями. Всё кончилось в одно мгновение и три трупа упали на грязь мостовой, выталкивая последними сокращениями остатки крови из перекушенных артерий горла. Нападавшие исчезли так же быстро, как и появились, а патруль остался лежать недвижимым, смешивая свою кровь со слякотью дождя и мусора и только серо-грязная крыса, затаившись в груде мусора, с паническим страхом наблюдала за происходившим, но голод, который был страшней, который вызывал приступы активности инстинкта самосохранения, заставил ее вылезти наружу. Она с опаской подошла к остывающим трупам и, оглядываясь по сторонам, впилась своими острыми зубами в остывающее мясо…
* * *
День у Максима Петрушевского не сложился с самого утра. Сначала пустой желудок. Потом слякотный переход от каморки в полуподвальном помещении, занимаемом им в качестве жилья, к месту работы – губернское управление ЧК. А тут ещё взбучка от начальства за, до сих пор, не закрытое дело по краже из скобяной лавки. А тут ещё новость – патруль не вернулся с дежурства в положенное время. Должность уполномоченного ЧК, которую занимал Петрушевский, не давала возможности пропускать такие новости мимо ушей, а обязанности требовали разобраться в этом и во многом другом. Максим прошёл в помещение патруля. В маленькой, насквозь прокуренной комнатке, находилось одновременно около десятка солдат и матросов. Кто-то сидел на грубо сколоченной лавке, кто-то же расположился прямо на полу, поджав под себя ноги и постелив под зад малахай. При появлении Максима никто не встал, только из угла, сквозь пелену махорочного дыма, донеслось приглушенное:
-Здоров. Ну шо тама?
Максим оставил вопрос без ответа. Он громко прокашлялся, стряхнул осевшую на плечи пепельную пыль и спросил в дым:
-Кто их видел последний?
Из дальнего угла, словно призрак, поднялся солдат в длинной шинели и с клочковатой бородкой на скуластом лице:
-Так, стало быть, я.
Максим прикрыл нос рукавом и, приглашая жестом вставшего солдата идти за собой, вышел. Они прошли в кабинет, который он делил ещё с семью сотрудниками ЧК, не оказавшихся этот момент на месте. Но это и к лучшему, разговор лучше будет клеиться с глазу на глаз. Сев за ближайший стол, Максим жестом пригласил солдата занять стоящий поблизости стул. Пока солдат размещал свое нескладное, асимметричное тело на неудобном табурете, Максим успел его внимательно рассмотреть. Личностью солдат оказался примечательной. Клочковатая борода, потрепанная шинель, и небрежность в повадках не могли скрыть в нем оттенка благородности. Максим разложил перед собой несколько листов бумаги, заставляя тем самым солдата нервничать, потом спросил:
-Вы сами-то какого сословия будете?
Солдат был явно огорошен таким вопросом и ответил не сразу:
-Так это… Так сказать…
Максим жестом остановил его тщетные потуги соврать:
-Ладно, дело не в этом. Благородство не скроешь. Но это не ваша вина. Вы давно в солдатах?
Солдат потупился, пошмыгал носом и ответил:
-С четырнадцатого.
-Где служили?
-В Петрограде.
Максим выпрямился за столом. Как никак, все-таки родной город:
-Эх. Я тоже Петроградский.
Солдат явно оживился:
-А с какого района?
-С Васильевского острова. А Вы?
-С Петроградской стороны. С Большого…
И тут же замолчал. Проговорился. Ведь Максим прекрасно знал, что на Большом проспекте Петроградской стороны до семнадцатого года не было ни одного простолюдина. Значит этот солдат действительно из благородных. Видя всю щепетильность данной ситуации, солдат махнул в сердцах рукой и быстро заговорил:
-Мы из купечества. Отец мой, купец первой гильдии Куприян Неклюдов в тринадцатом году разорился. После того, как в 1904-м мой брат, Казимир, бывший тогда подпоручиком, уехал в Харбин, отец начал пить. Вот к тринадцатому и пропил всё, что только можно было. И мать угробил. А в августе четырнадцатого отец повесился, а я ушёл в солдаты. Брат так и пропал и с тех пор я о нём ничего не слышал.
Максим слушал его исповедь и поражался, до чего же все-таки тесен этот мир:
-Послушайте, а я знал Вашего брата. Он захаживал в 1904 году к баронессе ДеБрюон.
Солдат удивленно посмотрел на Максима:
-К Изольде Павловне? Он был безумно влюблен в нее. Но детская мечта попасть в Китай оказалась сильнее. А откуда Вы знаете Изольду Павловну?
-Моя мать была у нее кухаркой, а я мальчишкой часто бывал в особняке Баронессы. Я помню барона Де-Брюон, когда он был еще жив. Ну ладно, оставим прошлое матушке-истории и займемся настоящим. Так Вы, насколько я понял, последним видели пропавший патруль?
Солдат снова поник и опять принял вид пришибленный и запущенный:
-Было дело. Я как раз возвращался с дежурства. Моя очередь была докладывать о происшествиях. Когда я входил, они выходили из здания. Сёмка, это солдат из пропавшего патруля, мы с ним вместе служили, мне еще рукой махнул.
-А в какую сторону они направились?
-На свой участок. В слободу.
-И все?
Солдат поежился:
-Ага.
Максим отпустил солдата, велев ему никому не говорить о разговоре, что явно не входило в планы солдата.
Когда за солдатом закрылась дверь, Максим поставил локти на стол, подпер кулаками голову и задумался. Эти черти, наверняка где-нибудь раздобыли самогона и валяются сейчас в какой-нибудь каморке пьяные. Размышления Максима прервал его коллега и сосед по кабинету, высокий и худой Харитон Салов, влетевший в помещение. На его высоком лбу блестели большие капли пота, а волосы были взъерошены, как у бешеной собаки. Явно что-то произошло. Харитон грузно, при его то комплекции, плюхнулся на стул и выпалил:
-Их нашли. У всех троих перегрызли глотки. Скорее всего, собаки. Но странное дело - раны слишком глубокие для собак.
Максим догадался, кого Салов имел в виду и понял, что трупы уже осмотрели врачи. Иначе откуда бы мог Харитон, не отличавший укуса кошки от собаки, узнать такую информацию. Максим поднялся из-за стола и, на ходу одевая кожанку, спросил:
-Где они?
Харитон встал следом за ним:
-Их повезли в дом милосердия.
-Тогда едем туда.
По пути Максим пытался представить картину, которую ему предстояло увидеть, но тщетно. С подобным ему сталкиваться еще не приходилось и сравнивать было не с чем.
У входа в Дом милосердия они встретили начальника отдела по особо важным делам ЧК – Валентина Кумина. Они поздоровались и Максим спросил:
-Кто этим занимается?
Кумин удивленно вскинул бровь и сказал:
-Как кто? Конечно ты, Петрушевский. Вперед. И завтра утром доложишь подробности.
-Один?
Кумин показал рукой на Харитона:
-Вот Салов поможет. И возьми пару солдат из патруля.
Максим понял, что дело действительно серьезно. Обычно у него не допросишься и одного солдата, а тут сразу двоих. Максим вбежал по широким ступеням, открыл дверь и сразу оказался в мире, где царствовал запах карболки, гнили и чего-то ещё. Максим уже бывал здесь и сразу нашел дорогу в мертвецкую. За широкой дверью, носящей когда то на себе слой белой краски, было просторное и холодное помещение, с расположенными в три ряда металлическими столами. Несколько из них были заняты накрытыми белой материей телами. Возле одного из столов стоял штатный патологоанатом ЧК – доктор Гулькин. Имея такую, не очень серьезную фамилию, этот человек был очень придирчив ко всему, что непосредственно касалось его работы. Он искренне полагал, что без патологоанатома невозможно раскрыть ни одно дело, даже если в нем, в этом деле, совершенно нет трупов. Как говорит в таких случаях Гулькин: «Будут». На что многие из отдела «Особистов» отвечают: «Типун тебе, Акимыч». Но в этом случае незабвенный Акимыч чувствовал себе королем. Шутка ли, три трупа, да еще и к тому же, патрульные. Максим еще на входе в мертвецкую заметил, что патологоанатом сегодня чувствует себя на коне. «Что ж – подумал Максим, - тем разговорчивей ты будешь». И надо сказать, оказался прав. Уже через пятнадцать минут беседы с Акимычем у Максима было целое море разнообразной информации о покойниках, их пристрастиях в кулинарии, их чертах характера (Информация от патологоанатома?), причина смерти и тд. Из всего этого изобилия Петрушевского интересовало только два пункта – причина и время смерти. Все остальное он с облегчением отмел за ненадобностью. По поводу времени все было предельно ясно, степень окоченения, помутнение зрачка и так далее, а вот по вопросу причины, тут было сложнее. Акимыч нес такую белиберду, что Максим ненароком подумал: «А он, случаем, не того?». Как утверждал светило медицины, причиной смерти всех троих явилось «загрызание с перекусыванием шейной артерии и переламыванием позвоночника в месте перекуса». К тому же Акимыч с уверенностью утверждал, что ему, «потомственному собачнику, неизвестна ни одна порода собак, имеющая такой размер и прикус челюстей». Еще он добавил, что встречал похожий прикус в тайге на ноге найденного мертвого лося. А там явно были волки, хотя они и были, судя по размеру прикуса, намного меньше нашего…, или наших. После всего сказанного Акимычем, Максим вдруг явно почувствовал все нарастающую потребность в отпуске. Но не было привычки у молодого чекиста бросать едва начатое, и к тому же обещающее быть очень интересным, дело. Да еще к тому же личная заинтересованность – один из погибших был его хорошим знакомым. Следовательно, работать Максиму над этим делом основательно.
После посещения мертвецкой настроение вконец пропало. Салов молча следовал за Максимом, что-то тихо бурча себе под нос. В здании ЧК навстречу Максиму попалась стенографистка Люся, к которой он питал некоторые симпатии, хотя и без взаимности. Девушка остановила его посередине широкого коридора и спросила:
-Максим, я Вам нужна сегодня?
Максим недоуменно посмотрел на нее:
-А в чем дело?
-Товарищ Кумин приказал в первую очередь выполнять Ваши распоряжения.
Максим пожал плечами. Надо же, как Кумин расщедрился - сначала Салов, потом двое солдат из патруля, теперь вот это…
Махнув рукой, он отпустил девушку и прошел в свой кабинет. Усевшись верхом на расшатанный стул, он уставился на веселенькие обои с потертостями от множества спин и локтей и предался размышлениям. Невеселые они были. Перебирая в уме все факты этого дела, он никак не мог взять в толк – где же здесь связь. Все было настолько противоречивым и несвязуемым, что вызывало тихую панику. После получаса таких бесплодных копаний в самом себе Максим решил отложить это дело на утро. Возникли опасения, что все это может свести с ума, а этого он хотел меньше всего. На утро? Максим выглянул в окно, потом глянул на настенные часы. До чего же быстро пролетел день. Опять ему предстояло возвращаться в свою полуподвальную каморку, в которой у него были только одни соседи – крысы. Надо сказать, не самая лучшая компания для одинокого молодого человека. Но другой на этот вечер, к сожалению, не предвиделось, и Максим стоически решил посвятить и этот вечер беседе с серыми соседями. А утром…
А утром был обнаружен изуродованный труп начальника отдела по особо важным делам Кумина. Те же признаки, что и у найденного патруля, позволяли связать эти оба дела в одно и взвалить этот груз на Максима. Ему от этого было не легче. К тому же еще личные симпатии к суровому Кумину… Ближе к обеду Петрушевского вызвал сам начальник Московского ГубЧК. В полной растерянности от неизвестности, Максим постучал в массивную дверь, единственно сохранившую на себе кожаную обивку царского времени. Громкий голос из-за нее произнес:
- Входите!
Максим осторожно открыл тяжелую дверь и переступил порог огромного кабинета с громадным столом посередине и невысоким мощным человеком за ним. Это был товарищ Смучковский, легенда Московского ЧК, возглавляющий его с самого его основания. Легенда рукой пригласил Максима подойти и сесть на стоящий у стены стул. От такого приглашения отказываться не принято и Максим прошел и присел. Смучковский пристально, как умел только он, посмотрел на оторопевшего гостя и, хмыкнув, пророкотал:
- Товарищ Петрушевский! Тяжелые времена настали для нашего управления! Вы, я надеюсь, это понимаете? Сидите-сидите – властно усадил на место, начавшего было подниматься Максима обладатель рокота – Наши товарищи гибнут на полях сражения с неизвестным нам противником. Вот и товарищ Кумин пал на этом поле боя. Мы их не забудем. Теперь отдел остался без надлежащего руководства. Мы с товарищами посовещались и приняли решение – Вы, и только вы можете взять на себя командование отделом по особо важным делам. Поздравляю вас и желаю успеха. Все, можете идти и приступать к своим новым обязанностям.
Такой расклад Максима ни в коей мере не устраивал. Но, судя по тону Легенды, пререкания были бысмысленными. Максим встал, вытянулся, как полагалось, и четко произнес:
- Спасибо! Я оправдаю доверие товарищей!
Потом повернулся и вышел.
Закрыв за собой дверь кабинета, Петрушевский сразу поник и ссутулился. Этого еще не хватало. Не было печали, как говорится… С чего начинать – Максим не знал. Толи дело думать только за себя и отвечать только за себя, а тут… Отдел был достаточно большим. Ну что же, раз пошла такая пьянка, как говорится… Приступим, а там разберемся. Максим зашел в свой кабинет. Его соседи – коллеги были на месте и что-то упорно писали, как бы не желая замечать прихода Петрушевского. Даже старинный приятель – Харитон, и тот уткнулся носом в какую-то книжонку. Максим сел за свой стол и огляделся по сторонам:
- Какие новости? – голос его звучал не очень уверенно и это не осталось незамеченным. Салов встал из-за своего стола, отложил книжицу, которой до этого момента он отдавал львиную долю своего внимания и, подойдя к Максиму, коротко бросил:
-Пошли покурим.
За дверью Харитон немного оживился но всю дорогу к курилке молчал. Войдя в смог рокуренного помещения, Максим поморщился и сказал:
-А другого места для разговора нет?
-Ничего, самое то. – пробубнил Харитон. – садись, что ли…
Неловкое молчание повисло в дыму сигаретно-махорочного происхождения и грозило затянуться не на одну сигарету. Первым решил его прорвать Максим:
-Так в чем же дело?
Харитон выпустил из носа паровозную струю дыма и заговорил:
-Видишь ли, Максим. Ты знаешь, как мы все относились к Кумину. Он был единственным начальником нашего отдела. Ни до него, ни после просто не может быть никого. Все в отделе уже не первое дело раскрывали под его руководством. Мы все здесь с самого начала, вместе с Куминым. А ты человек новый, всего четыре месяца в отделе, да и вообще в ЧК. И тут такое… Непонятно все это, непонятно. Что ты предлагаешь?
Максим был огорошен таким выпадом. К этому он не был готов. Хорошо курящему человеку, сигарета в руках позволяет оправдать вынужденную паузу в разговоре. Максим сделал затяжку, выпустил синий дым и сказал:
- Харитон, для меня самого это назначение было как снег на голову. Я мог ожидать всего, но не этого.
