ТИШИНА ВНУТРИ
Не бойся Врага, ибо самое большое. что он может сделать - это убить тебя.
Не бойся Друга, ибо самое большое, что он может сделать - это предать тебя,
Бойся Равнодушных, ибо с их молчаливого согласия совершаются предательства и убийства....
Бруно Ясенский
С утра приезжала машина Службы. Как только она замаячила в конце улицы, я резко задернул штору и старался не дышать, не двигаться в течение получаса. Машина беззвучно курсировала вдоль домов, высматривая каждый двор, каждую улочку, вынюхивая, точно огромный немой пес. Ее колеса беззвучно скользили по земле, едва касаясь. Тишина, но мне все равно казалось, что краешком уха я слышу легкий шорох шин. Это заставило меня вжать голову в плечи и просидеть так целую вечность. Точно страус в песок.
Они уже знают. Они точно обо всем знают. Надо уходить и бежать-бежать! Пока не стало слишком поздно! А может…
Да нет же! Нет! Ты просто все это придумал! Они не могли так быстро…
Как?! Прошло всего ничего времени. Меньше суток! Они никак не могли узнать, что я только что принял решение, что ухожу сегодня, что хочу покинуть ряды Службы…
Я, конечно, никогда особо не жаловал свою работу и относился к ней как к чему-то неприятному, но полезному для общества и, безусловно, необходимому, но как объяснить им, что вчерашний день резким толчком встряхнул мое задремавшее сознание. Проснулся мозг. А с ним и страх. Что-то выгрызало его изнутри. Они не могли… никак…
Ты ведь никому ничего не говорил, верно?
Я начал перебирать в голове все свои контакты за минувшие сутки. Кроме, собственно, самого пациента, говорил я вчера только с боссом. А он способностями к
ан-протегментии не обладал. Администратор, руководитель, а не Служащий. И слава богу – мои мысли и воспоминания оставались в неприкосновенности.
Коллеги? Я их не видел уже несколько месяцев, мы вообще стараемся держаться друг от друга подальше. Страх. Холодный, расчетливый, но все же страх. Вот, что заставляет нас соблюдать дистанцию. При нашей работе мы научились дорожить своей памятью.
Но вчера… Я всю ночь не спал, не мог уснуть, я все пытался переварить в голове то, что я вчера ощутил. В мыслях то и дело эхом отдавалось предостережение Роуэна. Они приедут и я уже ни о чем не вспомню… Этого я боялся по-настоящему, чего со мной никогда не случалось. Раньше мне было некого бояться.
Я, все еще краем уха слушая кажущуюся тишину улицы, закрыл глаза. Мысли заметались по огромной, запутанной системе дат, людей, вкусов, предпочтений, цветов, запахов. Я с трудом среди сознаний всех этих людей отыскал свои чувства и эмоции. За вчерашний вечер.
Я открываю глаза. Мне почему-то видится комната, залитая ровным светом с тремя гладкими стенами и прозрачным окном от пола до потолка. Но и в нем нет ничего, за что бы мог зацепиться глаз. Лишь серое-серое небо и высоко, у самого потолка, светлое пятно. Лишь еще один оттенок серого – солнце, скрывшееся за пеленой вечных облаков.
Тишина. В комнате не слышно ни звука. Бесконечность за окном. Но, если приглядеться, то можно понять, что все это небо пересекает тонкая, едва заметная сетка. На самом деле это все бесчисленные зеркальные окна небоскребов, что бесконечно отражают друг друга и небо, пока холодный, бледный свет не загорается в них по ночам. И тогда…
Это зрелище завораживает меня, когда я работаю в ночную смену. Когда среди пустоты ночного неба загораются квадраты помещений, вычерчивая голубоватым светом силуэты людей…
Но сейчас – безмолвие и пустота. Заключенный в зеркальные оковы слепой, глухой, немой город. Улицы пусты, но отсюда, с высоты сто семидесятого этажа, этого не видно. Этот город сам в себе поборол динамику, безрассудность и неон, подарив покой его жителям. В ту минуту меня пустота успокаивала.
Раздается учтивый вызов коммуникатора. Я касаюсь пальцем панели.
- Слушаю, - я сам не узнаю свой голос. Тихий, властный. Голос человека, привыкшего, что его приказы всегда выполняются.
Приглушенный, но все еще сохраняющий в себе стальные нотки голос:
- К вам доставили еще одного. Роуэн Фаэрс, мужчина, сорока пяти лет, безработный, был задержан один час пятнадцать минут назад на месте преступления – убийство Служителя. Также подозревается в совершении нескольких преступлений разной степени тяжести.
- Диапазон?
- От порчи госсобственности до, возможно, распространения информации, перечащей Абсолюту, - так же холодно сообщил динамик. – Он ожидает вас в приемном покое.
- Впустите, я готов его принять.
Я верчу в своих тонких пальцах маленький металлический шарик. Пси-игрушка, подаренная мне Старшим Служителем Майком Ордэром, что пять лет назад был моим наставником.
Щелчок. Громкие, грубые, шаги, бьющие по моему привыкшему к правильному ритму слуху. Вошедший садится напротив меня. Нас разделяет широкая темная полоса стола. Я смотрю на пациента. В нем есть что-то юношески-непосредственное, где-то в глубине глаз, забитое пси-воздействием неумех-младших Служителей. Не щадят они людей. Роуэн. Роуэн Фаэрс. У него на лбу залегли глубокие морщины, темные волосы легкой рукой тронула седина. Умные и вдумчивые глаза с вниманием следят на движениями моих пальцев, за вращением зеркального шарика.
Я решаю заговорить первым - я должен это сделать:
- На вид простой металл, правда, мистер Фаэрс? – спрашиваю я сидящего напротив, - На вид – ничего необычного. Но этот шарик обжигает кончики пальцев своего владельца, когда тот ошибается, или поступает неправильно, - мой немой собеседник слушает меня крайне внимательно, впитывая каждое слово, точно губка. И я продолжаю, - Конечно, он не нагревается на самом деле, просто считывает с нервных окончаний алгоритмы мозга и таким же сигналом отсылает ответ – правильно/неправильно. True/False. Есть, Роуэн, что-то в этом компьютерном ответе, в этой биполярности, что смешивает и разделяет на две категории все человеческие мысли, эмоции. Черное и Белое. 1 и 0. Просто и гениально, правда? Лучший помощник в трудных вопросах, всегда одернет меня, когда я неправ… А вот вам никто вовремя не помог разобраться в себе, вы просто запутались, Роуэн, и натворили дел…
- Хомут… - угрюмо бурчит про себя Фаэрс.
- Что? – осекаюсь я.
- Не помощник это никакой! Это узда, петля на шее, что затягивается всякий раз, когда ты хочешь проснуться, и со временем ты отвыкаешь открывать глаза! – неожиданно выкрикивает Фаэрс. Глаза его полны ярости. – Вся наша планета такой же шарик. Холодный, зеркальный! Да и нет! И ничего больше! Это весь мир тебя отдергивает и говорит, когда правильно, а когда неправильно. Шарик – игрушка, а город вокруг уже оружие… Задумайся хоть раз, Контроллер!
Буйный.
Так.
Сейчас немного успокоим.
Невозможно говорить.
Я встречаюсь с ним взглядом. И мне кажется, что я вижу в них свое отражение. Так всегда. Я толкаю свои мысли вперед, потоком, на него. Как ключ в замочную скважину. Легко и непринужденно!
Вспышка в его глазах!
Что-то не так!
Слишком горячо!
Слишком ярко!
Слишком много цветов!
Мысли, соприкоснувшись с этим, вспыхнули!
Боль!
Все прекратилось…
И никаких оттенков. Хотя на самом деле, если приглядеться, то можно разглядеть в своем отражении на этом шарике присутствие носа и черт лица. Но все слишком симплитично, упрощенно, и только два цвета – белый, черный. Может, Роуэн прав?
Я прогоняю эту мысль.
Что это было? Почему я смотрю на этот дурацкий шарик?
Перевожу взгляд на то место, где только что сидел Фаэрс. Пусто.
- Больше не делай так, Контроллер – тебе же худо выйдет. Я, к твоему несчастью, почти неуязвим к таким воздействиям. Врожденно.
Голос раздается откуда-то из-за спины, я разворачиваюсь в своем кресле. Роуэн стоит у окна.
- Да... – протягиваю я, не зная, что сказать, - Хороший блок…
- Благодарю.
- Почему вы ударили Старшего Служителя? Почему напали? – я быстро меняю тему. Думать о том, что я впервые не смог, не справился…. не хотелось.
В мой мозг по тончайшим Служебным каналам поступает последняя, проверенная информация с места происшествия. Если я захочу, то я смогу увидеть воспоминания теперь уже бывших очевидцев. Надо только закрыть глаза, но мне отчего-то куда важнее это спросить у него самого.
Я не свожу с него своих немигающих глаз. Молчание. Он, кажется, обдумывает ответ. Наконец, он вздыхает и говорит:
- Там, на площади, Конт… служитель… Мне не нравится, когда людям меняют память. Это воровство единственного, что до последнего оставалось неприкосновенным у человека. Но сейчас отняли от человека и это. Память. Самое ценное, разбили на категории, унифицировали…Ваше руководство сделало…
- Абсолют, - поправляю я.
-Да-да, - соглашается Фаэрс, - Абсолют сделал все, чтобы лишить человека и этого, сначала всем – одинаковую собственность материальную, а затем и духовную? Если всем поровну и одинаково - не будет и неравенства. Не будет войн, зависти. Так-то оно так - неравенства, войн нет. Убийств почти тоже. И о них люди не знают. Но кто вам сказал, что люди счастливы?
- Они довольны.
- Ложь! Они удовлетворены, это так, но не более, нет среди них счастливых людей!
- Но нет и несчастных.
- Да, но… - он замолкает, переводя дух. Все это время он говорил не переставая. – Знаешь, Контроллер, раньше в школах детям ставили оценки. От единицы до пятерки.
Были слезы от полученных двоек, терзания, зависть к отличникам…
- Гнев, желание насилия, агрессии, ненависть… - поддерживаю я Роуэнса, стараясь вывести его на нужную колею, но он меня перебивает:
- Я не о том. Сейчас весь мир без радости и горя, как оценка три, к которой не придерешься. Удовлетворительно. Это ни хорошо, ни плохо. Но никто вам не сможет передать словами чувство, которое возникало у ученика, когда он получал свою первую пятерку. Выстраданную, заработанную, и нес ее в своем дневнике домой, чтобы показать родителям… Ты, Контроллер еще молод, ты не можешь помнить этого, а вот я помню…
До меня не сразу доходит смысл его слов.
- Как это помните?! Старый мир рухнул более трехсот лет назад! – недоумеваю я.
- Ошибаешься, Контролер, это было не более тридцати лет тому назад, не более. Мне тогда было пятнадцать и я помню еще времена без Абсолюта.
- Так или иначе, это ничего не меняет – какая разница, - парадоксально быстро соглашаюсь я, - но почему же этого не помнят остальные? Вы ведь не единственный, кто родился больше, чем тридцать лет назад? – я все пытаюсь понять, зачем ему нужно так нагло врать мне.
- Ты и сам прекрасно знаешь, Служитель. Память так же хрупка, как и ценна. Изменить ее для Служителей Абсолюта ничего не стоило.
- А вы… - я замолкаю, начиная понимать.
- Да, у меня хорошая защита и вот уже тридцать лет я жил в этой полудреме, но сегодняшний день пробудил меня резко и окончательно, как пощечина. Но у нашей системы управления есть один существенный и очень несправедливый изъян, не будь его я бы мог смириться с тем, что это состояние бесчувствия для человека правильно, но не могу… Потому. Что те, кто придумал Абсолют, сами в него не верят!
Я удивленно вскидываю бровь.
- И не смотри на меня так, я говорю только то, что знаю. Ты никогда не задумывался, почему Младшие Служащие гораздо более походят на живые компьютеры, чем вы, мидл-секция Службы? И почему Младшие никогда не становятся Приближенными, а вы не становитесь Старшими? Почему вас учат именно на того, кем вы проработаете до конца своих лет? Почему Старшие не походят на остальных? Почему в их глазах есть что-то притягательное, чего тебе не объяснить? Ты задавал себе когда-нибудь такие вопросы?
Я качаю головой, только сейчас осознавая, не понимая, почему я никогда об этом не думал…
- А все потому. Что они писали правила своего Абсолюта не для всех, а только для остальных. Они есть Элита во всех смыслах этого слова – они обладают исключительным правом на чувства, монополией на эмоции, если тебе так угодно. Они никогда не пользовались правилами, которые написали для нас! ТЫ должен это понять! Те, кого ты защищаешь, ничем не отличаются от своих якобы врагов, умеющих видеть и слышать! Ничем, кроме того, что они не сделали ничего плохого, как этот твой пресловутый Абсолют, на который все молитесь! Они погубили столько людей! задумывался ли ты, что каждое воздействие на память – убийство?
Я остановил вращение шарика – он оставался предательски холодным. Неужели пока все правильно?
- Но ведь сколько убийц и других преступников теперь не опасны для общества и для этого не пришлось никого убивать, достаточно заставить их забыть о своих желаниях, о том, что они сделали, чуть-чуть подкорректировать… Ведь это гораздо гуманнее смерти!
Роуэн качает головой:
- Нет, совсем даже не гуманнее. Ведь человек равен его памяти. И, когда ты стираешь ее, Контроллер, ты убиваешь его. Ведь даже без одного исчезнувшего воспоминания, это уже не тот человек, который был. Ведь ты не возвращаешь его назад, не делаешь его память такой, какой она была двадцать минут или несколько часов назад! Ты просто грубо вырываешь воспоминания, оставляя на их месте темные дыры ран. Пустоту, сплошную тишину внутри! Убийцы достойны смерти, но не такой! Это слишком бесчеловечно!
- Да что же произошло на этой площади, скажите уж, наконец!
- Эмоции? Хм… - он долго, не отрываясь смотрит на меня своими необыкновенными глазами. – Я тебя недооценил, парень. А что произошло, так все просто. На площади плакал человек, просто сидел на корточках и плакал, а когда к нему подошел Служитель, он вскочил на ноги и накинулся на него с кулаками, что-то крича про то, что они убили его жену. Проснувшийся. Но такие не живут долго. Я рискую, говоря тебе это сейчас… Понимаешь, Служитель убил этого человека. Это видели мать и дочка. Матери он изменил память, а вот с девочкой… это не так просто. На маленьких детей, как ты помнишь, очень сложно оказать воздействие, они слишком чисты, они слишком любят жизнь… Нельзя удалить из жизни воспоминание откуда-то посередине. Можно только, добираясь до нужного воспоминания, методично стирать из памяти все последние события. Одно за другим. С этой маленькой девочкой… нельзя было так, вот он и… - он отворачивается, затем одним шагом преодолевает разделяющее нас расстояние и касается моей руки.
И тут перед моими глазами все тонет в летящем вихре воспоминаний Фаэрса.
Жена, дочка, счастливые воспоминания… Страх, что узнают, я общаюсь только с дочкой, жена, словно компьютерная программа создает видение семейной идиллии - никаких скандалов, но и никакой искренности, все фальшиво, все прописано, все слишком правильно, ровно и без шероховатостей. Дочка… она становится смыслом моей жизни, я учу ее выживать среди этих серых людей, стараюсь спасти искру жизни, что теплится в ней. Она – моя надежда… Я провожу с ней все время, она пока слишком слаба… Без моей поддержки она бы давно потухла, забыла бы, что значит жить, но я поддерживаю ее, точно пламя костра, подбрасывая все новые и новые чувства, ощущения, эмоции, рассказывая то, что не расскажет ей никто другой, потому, что это стерли из их памяти, я стремлюсь себя сохранить ради нее, не было бы моей дочки, Люсии, я бы давно покончил с жизнью, но живу ради нее, я почти успел и тут…
Младший Служитель с каменным, ничего не выражающим лицом направляет раскрытую ладонь на мою девочку, на мою Радость… и… Я буквально чувствую, как он стирает все, что теплилось в ней. Память о наших разговорах, проведенных вместе вечерах, мои рассказы, слезы, память о радостях, подарках, сказанные ею теплые слова, ее столь дорогое первое «я люблю тебя, папа…», сказанное искренне, недавно, в первый раз… Капля за каплей из нее, точно тончайший эфир из открытого флакончика, из нее улетучивается память обо мне и только-только осознанная любовь… Исчезает все, что делало Люсию Люсией… моей дочкой… а образовавшаяся пустота заполняется серой, грязной жижей озера, на дне которого она теперь навеки погребена… ее взгляд стекленеет… все... Отныне мы чужие… Люсии больше нет! Он убил ее! Убил! Мой взор обращается на Младшего Служителя и переполняющий меня гнев затухает… мне становится страшно… в его глазах нет ничего… пусто… пусто… Он не осознает, что совершил… Для него в этом нет ничего плохого, для него это ПРАВИЛЬНО… я кричу от бессмысленной злобы, хотя и понимаю, что это глупо – он хотел убивать, он делал лишь то, чему его научили, что говорили делать, для него смерть моей дочки ничего не значит… Он оборачивается на мой крик, выставляя вперед руку, но тут же обжигается о мою ненависть, гнев, желание мести, скорбь… Поздно! Один толчок и вот его голова пробивает витрину, а его брюхо вспарывают торчащие осколки! Служитель даже не кричит – он не чувствует боли…Но внутри меня уже все стихло. Мне все равно. Я смотрю как стекает на асфальт кровь, а внутри души страшно пусто, но не так, как у людей вокруг… у них уже вообще нету души…Ничего не осталось… Люсия… Пусто… она ушла… А вокруг все течет безличий нескончаемый поток…
По его щеке скользит яркая, лучистая, полная цветных бликов слеза. И среди этого серого помещения кажется, что лишь она имеет хоть какой-то смысл. Все остальное потеряло свое значение.
- Мистер Фаэрс, сэр… Роуэн… мне очень жаль… правда…
-Я чувствовал, что ты поймешь, - он отпускает мою руку. Что-то изменилось. Какая-то неописуемая легкость, точно я скинул с себя старую серую кожу и мне через ноздри со свистом входит холодный воздух. Я все никак не могу надышаться. Роуэн смотрит на меня с каким-то странным и печальным пониманием. – Ты проснулся… Извини, парень, теперь из-за меня ты в опасности. Я лишь надеюсь, что ты сумеешь… постараешься запрятать то, что ощутил подальше вглубь памяти, чтобы это не тронули… Ты, конечно, все равно не будешь этого помнить, но так хотя бы эти чувства и эмоции не достанутся им. Я хочу, чтобы ты сохранил их внутри себя до последнего…
Он впервые за весь наш разговор улыбается. Только очень грустно.
Меня слегка трясет, словно это пробуждается нервная система, дыхание неровное, отрывистое, говорить тяжело, но я все же выдавливаю из себя грызущий меня вопрос.
- Скажите… а почему Служитель не тронул память людей вокруг? Только вашу жену и… вашу дочку?
- Это были не люди. Это была толпа. Ей все безразлично, раздавит – не заметит. Ведь тридцать лет назад тоже было полно равнодушных людей. И их не нужно было заставлять что-то забыть, они сами вытесняли из памяти все неприятное, легко и непринужденно, они старались не замечать, проходя мимо, не слыша криков о помощи… Если бы большинство людей тогда могли чувствовать, то всего этого никогда бы не было. Ни Абсолют, ни Служители… Все это было не нужно. Люди сами бы со временем превратились в таких зомби, которыми являются сейчас. Вы просто все это немного поторопили, и всех, кто выбивался из общей массы – сравняли с остальными. Ничего ведь в сущности не изменилось, люди как тянули лямку, так ее и тянут, но раньше они были глухи только к чужим бедам и радостям, а теперь и к своим, потому, что у них их просто нет…
Я сглатываю слюну. Я только сейчас начинаю осознавать, что это такое – моя работа...
- А знаешь, что самое страшное, парень? – продолжает он. – Что ничего изменить нельзя. Что даже то, что сейчас произошло… ты забудешь. И, если очень повезет, то когда-нибудь спустя года – вспомнишь. Но тебя все равно почистят, как чистят компьютер от лишней, ненужной информации. А мне… жить мне осталось недолго, я лишь надеюсь, что умру я таким, каким родился – зрячим… и никто не успеет покопаться в моих мозгах. Я не хочу, чтобы в моих чувствах копались своими грязными руками эти Старшие Служители…
По воздуху прошла какая-то странная, едва заметная неприятная рябь, стягиваясь к тому месту, где стоит Роуэн. Я понимаю, что… Нет!!! Я хочу его предупредить, но в эту секунду чертов шарик, который я все еще держу в своих руках, пронзает мое тело страшной болью! Нельзя! Неправильно! Я отбрасываю его на пол, но боль не прекращается. Еще можно успеть! Поздно! На его губах так и застывает эта вечная печальная улыбка. Он медленно оседает на пол. Я кричу…
Мой крик разносится по всему зданию, заполняя собой весь мир.
Я кричал, не щадя голосовых связок. А потом открыл глаза. В ушах гудело.
Я сидел и пытался вспомнить, что же именно я сейчас видел.
Меня не покидало ощущение, что я забыл что-то важное… Но что?
Не помню. Забыл. Ничего нет. Тишина внутри.
Мой взгляд пробежался по комнате. Она словно хранила звуки чьих-то шагов. На столике.– две пустые чашки из-под кофе. Здесь определенно был кто-то еще… Я потряс головой, прогоняя какие-то параноидальные мысли. Просто я не выспался. И мне приснился кошмар – при нашей работе это не редкость. Оттого и кричал. Такое объяснение меня вполне устроило и я поднялся из кресла.
Взглянул на часы. Половина восьмого.
Пора на Службу.
