О ВОЙНЕ, Статьи, заметки, сообщения, воспоминания

[Амина]

Дневник Анны Франк продолжение

Суббота, 27 ноября, 1943 г.
Милая Китти!
Вчера вечером, когда я уже засыпала, я вдруг явственно увидела Лиз.
Она стояла передо мной — оборванная, изнуренная, щеки ввалились. Ее большие глаза были обращены ко мне с укором, словно она хотела сказать: «Анна, зачем ты меня бросила? Помоги же мне! Выведи меня из этого ада!»
А я ничем не могу ей помочь, я должна сложа руки смотреть, как люди страдают и гибнут, и могу только молить бога, чтобы он уберег ее и дал нам снова свидеться. Почему мне представилась именно Лиз, а не кто нибудь другой вполне понятно. Я судила о ней неверно, по детски, я не понимала ее страхов. Она очень любила свою подругу и боялась, что хочу их поссорить. Ей было очень тяжело. Я то знаю, мне это чувство хорошо знакомо!
Иногда я мельком думала о ней, но тут же из эгоизма уходила в свои радости и горести. Вела я себя ужасно, и теперь она стоит передо мной, бледная, грустная, и смотрит на меня умоляющими глазами... Если бы я могла хоть чем нибудь ей помочь!
Господи, да как же это — у меня есть все, что угодно, а ее ждет такая страшная участь! Она ни чуть не меньше меня верила в бога и всегда всем хотела добра. Почему же мне суждено жить, а она, быть может, скоро умрет? В чем же разница между нами? Почему мы разлучены с ней?
Честно говоря, я не вспоминала о ней вот уже много месяцев — да, почти целый год. Не то чтобы совсем не вспоминала, а просто никогда не думала о ней, никогда не представляла ее себе такой, какой она явилась мне сейчас в своей страшной беде.
Ах, Лиз, надеюсь, что ты всегда будешь с нами, если только переживешь войну! Я бы сделала для тебя все на свете, все, что упустила...
Но когда я смогу ей помочь, она уже не будет нуждаться в моей помощи. Вспоминает ли она меня хоть изредка? И с каким чувством?
Господи, помоги ей, сделай так, чтобы она не чувствовала себя всеми покинутой. Пусть она знает, что я думаю о ней с состраданием и любовью. Может быть, это даст ей силы выдержать. Нет, не нужно больше о ней думать. Все время вижу ее перед собой. Ее огромные глаза так и стоят передо мной.
Запала ли вера глубоко в сердце Лиз или все это навязано ей старшими? Не знаю, никогда ее об этом не спрашивала. Лиз, милая Лиз, если бы можно было вернуть тебя, если бы я могла делить с тобой все, что у меня есть! Поздно, теперь я ничем не могу помочь, теперь нельзя исправить то, что упущено. Но я никогда ее не забуду, вечно буду за нее молиться!
Анна.

Пятница, 7 января, 1944 г.
Милая Китти!
Какая я глупая! Ни разу мне не пришло в голову рассказать тебе о себе и о всех моих поклонниках.
Когда я была совсем маленькая, чуть ли не в детском саду, мне очень нравился Карл Самсон. Отца у него не было, он жил с матерью у тетки. Сын тетки, его двоюродный брат Бобби, умный, стройный, темноволосый мальчик, нравился всем гораздо больше, чем маленький смешной толстячок Карл. Но я не обращала внимания на внешность и много лет дружила с Карлом. Мы с ним долго были самыми настоящими добрыми товарищами, но я ни в кого не влюблялась.
Потом на моем пути встал Петер, и первая детская влюбленность целиком захватила меня. Я ему тоже нравилась, и мы с ним были неразлучны целое лето. Я вижу нас вдвоем — мы бродим по улицам, держась за руки, он — в полотняном костюмчике, я — в летнем платьице.
После каникул он поступил в реальное, а я пошла в старший приготовительный класс. То он заходил за мной в школу, то я — за ним. Петер был очень красив — высокий, стройный, складный, со спокойным, серьезным и умным лицом. У него были темный волосы, румяные, загорелые щеки, чудесные карие глаза и тонкий нос. Особенно я любила, когда он смеялся. У него становился такой озорной, ребячливый вид.
На летние каникулы мы уехали. Когда мы вернулись, Петер переехал на другую квартиру и теперь жил рядом с одним мальчиком, он был гораздо старше Петера, но так с ним подружился, что водой не разольешь! Наверное, этот мальчик ему сказал, что я совсем мелюзга, и Петер перестал со мной дружить. Я так его любила, что сначала ни за что не могла с этим примириться, но потом поняла, что, если стану за ним бегать, меня будут дразнить «мальчишницей».
Шли годы. Петер дружил только с девочками своего возраста, а со мной даже не здоровался, но я никак не могла забыть его.
Когда я перешла в еврейскую гимназию, в меня влюбилось много мальчиков из моего класса. Мне было очень приятно, я чувствовала себя польщенной, но в общем это меня не трогало.
Потом в меня безумно влюбился Гарри. Но, как я уже сказала, больше я никого не любила.
Как говорит пословица: «Время исцеляет все раны».
Так было и со мной. Но я воображала, что забыла Петера и что мне он совершенно безразличен. Но в моем подсознании прочно жила память о нем, и однажды пришлось себе сознаться: меня так мучила ревность к его знакомым девчонкам, что я нарочно старалась о нем не думать.
А сегодня утром мне стало яcно, что ничего не изменилось, наоборот: чем старше и взрослее я становилась, тем больше росла моя любовь. Теперь я понимаю, что Петер тогда считал меня ребенком, и все же мне было тяжко и горько, что он так быстро меня забыл. Я вижу его перед собой настолько отчетливо, что понимаю: никто другой так не будет заполнять мои мысли.
Сон совсем сбил меня с толку. Когда папа хотел поцеловать меня утром, я чуть не вскрикнула: «Ах, почему ты не Петер!» Все время думаю о нем, весь день твержу про себя: «О Петер, милый мой Петер!»
Кто же мне поможет? Хочется жить дальше и просить бога, чтобы он дал мне свидеться с Петером, когда я буду на свободе. Он по моим глазам узнает, что я чувствую, и скажет: «Ах, Анна, если бы я знал, я давно бы пришел к тебе!»
Однажды, когда мы с папой говорили о сексуальных вопросах, он сказал, будто я еще не могу понять, что такое «влечение». Но я знала, что понимаю, а уж теперь то мне все понятно наверняка!
Нет для меня ничего дороже тебя, мой Петель!
Я посмотрелась в зеркало — у меня стало совсем другое лицо. Глаза глубокие, светлые, щеки порозовели, как никогда, и рот кажется нежнее. У меня счастливый вид, и все же в глазах у меня какая то грусть, от которой гаснет улыбка на губах. Не могу я быть счастливой, потому что знаю — Петер сейчас обо мне не думает. Но я снова чувствую на себе взгляд его милых глаз и его прохладную, нежную щеку у моей щеки...
О Петель, Петель, как мне изгладить твой образ? Разве можно представить себе кого нибудь на твоем месте? Какая жалкая подделка! Я так люблю тебя, что любовь не уменьшается в моем сердце, она хочет вырваться на волю, открыться во всей своей силе!
Неделю назад, нет, даже вчера, если бы меня кто нибудь спросил, за кого я хотела бы выйти замуж, я сказала бы: «Не знаю». А теперь я готова крикнуть: «За Петера, только за Петера, я люблю его всем сердцем, всей душой, безгранично и все же не хочу, чтобы он был слишком настойчив, нет, я позволю ему только коснуться моей щеки».
Я сидела сегодня на чердаке и думала о нем. И после короткого разговора мы оба начали плакать, и я снова почувствовала его губы, бесконечно ласковое прикосновение его щеки.
«О Петер, думай обо мне, приди ко мне, мой милый, милый Петер!»
Анна.

Суббота, 22 января 1944 г.
Милая Китти!
Объясни мне, пожалуйста, отчего большинство людей так боится открыть свой внутренний мир? Почему я веду себя в обществе совсем не так, как надо? Наверно, тут есть причины, знаю, но все же непонятно, что даже с самыми близкими людьми никогда не бываешь откровенной до конца.
У меня такое чувство, как будто после того сна я очень повзрослела, стала как то больше «человеком». Ты, наверное, удивишься, если я тебе открою, что даже о ван Даанах я теперь сужу по другому. Я смотрю на наши споры и стычки без прежнего предубеждения.
Отчего я так переменилась?
Видишь ли, я много думала о том, что отношения между нами могли бы сложиться совсем иначе, если бы моя мама была настоящей идеальной «мамочкой». Спору нет, фру ван Даан никак не назовешь человеком воспитанным. Но мне кажется, что можно было бы избежать половины этих вечных пререканий, если бы мама была более легким человеком и не обостряла отношения. У фру ван Даан есть свои положительные качества, с ней можно договориться. Несмотря на весь свой эгоизм, мелочность и сварливость, она легко идет на уступки, если ее не раздражать и не подзуживать. Правда, ее хватает ненадолго, но при некотором терпении можно с ней сладить. Надо только по дружески, откровенно обсуждать вопросы о нашем воспитании, о баловстве, о еде и так далее. Тогда мы не стали бы выискивать друг у друга только плохие черты!
Знаю, знаю, что ты скажешь, Китти!
«Неужто это твои мысли, Анна? И это пишешь ты, ты, о которой „верхние“ говорили столько плохого? Ты, которая узнала столько несправедливости». Да, это пишу я! Хочу сама до всего докопаться, не желаю жить по старой пословице: «Как деды пели...» Нет, я буду изучать ван Даанов и выясню, что правда, а что преувеличение. А если я тоже разочаруюсь в них, тогда и запою ту же песенку, что и мои родители. Но если «верхние» окажутся лучше, чем о них говорят, я постараюсь разрушить ложное представление, которое сложилось у моих родителей, а если не удастся, останусь при своем мнении и своем суждении. Буду пользоваться любым предлогом, чтобы говорить с фру ван Даан на разные темы, и не постесняюсь беспристрастно высказывать свое мнение. Не зря же меня зовут «фрейлейн Всезнайка».
Конечно, я не собираюсь идти против своего семейства, но сплетням я больше не верю! До сих пор я была твердо уверена, что во всем виноваты ван Дааны, но, наверное, часть вины лежит и на нас.
По сути дела мы, должно быть, всегда правы. Но от людей разумных — а мы себя причисляем к ним — все таки надо ждать, что они смогут ужиться с самыми разными людьми. Надеюсь, что я проведу в жизнь то, в чем я теперь убеждена.
Анна.

Пятница, 18 февраля 1944 г.
Милая Китти!
Когда я подымаюсь наверх, я непременно стараюсь увидеть «его». Моя жизнь стала гораздо легче, в ней снова появился смысл, есть чему радоваться.
Хорошо, что «предмет» моих дружеских чувств всегда сидит дома и мне нечего бояться соперниц (кроме Марго). Не думай, что я влюблена, вовсе нет. Но у меня такое чувство, что между мной и Петером вырастает что то очень хорошее, и наша дружба, наше доверие станут еще крепче. Как только появляется возможность, я бегу к нему. Теперь совсем не то, что раньше, когда он не знал, о чем со мной говорить. Он все говорит и говорит, даже когда я совсем собираюсь уходить.
Маме не очень нравится, что я так часто хожу наверх. Она говорит: «Не надоедай Петеру, оставь его в покое». Неужели она не понимает, что это совсем особенные, душевные переживания? Каждый раз, как я прихожу оттуда, непременно спросит, где я была. Терпеть этого не могу. Отвратительная привычка.
Анна.

Вторник, 7 марта 1944 г.
Милая Китти!
Когда я вспоминаю свою жизнь до 1942 года, мне все кажется ненастоящим. Ту жизнь вела совсем другая Анна, не та, которая здесь так поумнела. Да, чудесная была жизнь! Масса поклонников, двадцать подружек и знакомых, почти все учителя любят, родители балуют напропалую, сколько угодно лакомств, денег — чего же еще?
Ты спросишь, как это я ухитрялась всех покорить? Когда Петер говорит, что во мне есть «обаяние», это не совсем верно. Учителям нравилась моя находчивость, мои остроумные замечания, веселая улыбка и критический взгляд на вещи — все это казалось им милым, забавным и занятным. Я была страшной «флиртушкой», кокетничала и веселилась. Но при этом у меня были и хорошие качества — прилежание, прямота, доброжелательность. Всем без различия я позволяла списывать у себя, никогда не воображала и всякие сласти раздавала направо и налево. Может быть, я стала бы высокомерной оттого, что мною все так восхищались? Может быть, даже лучше, что меня, так сказать, в разгаре праздника вдруг бросили в самую будничную жизнь, но прошло больше года, прежде чем я привыкла, что никто больше мною не восхищается.
Как меня называли в школе? Главной заводилой во всех проделках и проказах — всегда я была первая, никогда не ныла, не капризничала. Неудивительно, что каждому было приятно провожать меня в школу и оказывать мне тысячу знаков внимания.
Та Анна кажется мне очень славной, но поверхностной девочкой, с которой теперь у меня нет ничего общего. Петер очень правильно заметил: «Когда я тебя встречал раньше, ты вечно была окружена двумя тремя мальчиками и целым выводком девочек, всегда ты смеялась, шалила, всегда была в центре».
Что же осталось от этой девочки? Конечно, я еще не разучилась смеяться, еще умею каждому ответить, умею так же хорошо — а может быть, еще лучше — разбираться в людях, умею кокетничать... если захочется. Конечно, мне бы хотелось еще хоть один вечер, хоть несколько дней или неделю прожить так весело, так беззаботно, как прежде, но я знаю, что к концу этой недели мне все так надоело бы, что я была бы благодарна первому встречному, который поговорил бы со мной всерьез. Не нужны мне поклонники — нужны друзья, не хочу, чтобы восхищались моей милой улыбкой, — хочу, чтобы меня ценили за внутреннюю сущность, за характер. Знаю отлично, что тогда круг знакомых станет гораздо уже. Но это не беда, лишь бы со мной остались несколько друзей, настоящих, искренних друзей!
Однако я в то время не всегда была безмятежно счастлива. Часто я чувствовала себя одинокой, но так как была занята с утра до вечера, то думать об этом было некогда и я веселилась вовсю. Сознательно или бессознательно, но я старалась шуткой заполнить пустоту. Теперь я оглядываюсь на свою прошлую жизнь и берусь за работу. Целый кусок жизни безвозвратно ушел. Беспечные, беззаботные школьные дни никогда не вернуться.
Да я и не скучаю по той жизни, я выросла из нее. Я уже не умею так беспечно веселиться, всегда в глубине души я остаюсь серьезной.
Свою жизнь до начала 1944 года я вижу, словно сквозь увеличительное стекло. Дома — солнечная жизнь, потом — в 1942 году — переезд сюда, резкая перемена, ссоры, обвинения. Я не могла сразу переварить эту перемену, она меня сшибла с ног, и я держалась и сопротивлялась только дерзостью.
Первая половина 1943 года: вечные слезы, одиночество, постепенное понимание своих ошибок и недостатков, и в самом деле очень больших, хотя они кажутся еще больше.
Я старалась все объяснить, пробовала перетянуть Пима на свою сторону — это не вышло. И мне пришлось одной решать трудную задачу: так перестроиться, чтобы не слышать вечных наставлений, которые доводили меня почти до отчаяния.
Вторая половина года сложилась лучше: я выросла, со мной стали уже чаще общаться как со взрослой. Я больше думала, начала писать рассказы и пришла к заключению, что никто не имеет права бросаться мною, как мячиком. Я хотела формировать свой характер сама, по своей воле. И еще одно: я поняла, что отец не во всем может быть моим поверенным. Никому не стану доверять больше, чем самой себе.
После Нового года — вторая большая перемена — мой сон... После него я поняла свою тоску по другу: не по девочке подруге, а по другу мальчику. Я открыла счастье внутри себя, обнаружила, что мое легкомыслие и веселость — только защитный панцирь. Постепенно я стала спокойнее и почувствовала безграничную тягу к добру, к красоте.
И вечером, лежа в постели, когда я заканчиваю молитву словами: «Благодарю тебя за все хорошее, милое и прекрасное», — во мне все ликует. Я вспоминаю все «хорошее»: наше спасение, мое выздоровление, потом все «милое»: Петера и то робкое, нежное, до чего мы оба еще боимся дотронуться, то, что еще придет, — любовь, страсть, счастье. А потом вспоминаю все «прекрасное», оно — во всем мире, в природе, в искусстве, в красоте, — во всем, что прекрасно и величественно
Тогда я думаю не о горе, а о том чудесном, что существует помимо него. Вот в чем основное различие между мной и мамой. Когда человек в тоске, она ему советует: «Думайте о том, сколько на свете горя, и будьте благодарны, что вам это не приходится переживать».
А я советую другое: «Иди в поле, на волю, на солнце, иди на волю, пытайся найти счастье в себе, в боге. Думай о том прекрасном, что творится в твоей душе и вокруг тебя, и будь счастлив».
По моему мнению, мамин совет неправилен. А если у тебя самого несчастье, что же тогда делать? Тогда ты пропал. А я считаю, что всегда остается прекрасное: природа, солнце, свобода, то, что у тебя в душе. За это надо держаться, тогда ты найдешь себя, найдешь бога, тогда ты все выдержишь.
А тот, кто сам счастлив, может дать счастье и другим. Тот, в ком есть мужество и стойкость, тот никогда не сдается и в несчастье!
Анна.

Суббота, 1 апреля 1944 г.
Милая Китти!
И все же мне очень трудно. Ты понимаешь, о чем я? Я тоскую о поцелуе, о том поцелуе, которого так долго приходится ждать. Неужели он смотрит на меня только как на товарища? Неужели я для него не стану чем то большим? Ты знаешь, да я и сама знаю, что я сильная, что почти все трудности я могу нести одна, и что я не привыкла их с кем нибудь делить. За свою мать я никогда не цеплялась. А теперь мне так хочется положить ему голову на плечо и просто затихнуть!
Никогда, никогда я не забуду, как во сне я почувствовала щеку Петера и какое это было удивительное, прекрасное чувство! Неужели он этого не хочет? Может быть, только застенчивость мешает ему признаться в любви? Но почему же ему так хочется, чтобы я всегда была около него? Ах, почему он ничего не скажет? Нет, больше не буду, постараюсь быть спокойной. Надо оставаться сильной, надо терпеливо ждать — и все сбудется. Но... но вот что самое плохое: выходит так, будто я за ним бегаю, потому что всегда я хожу за ним наверх, а не он приходит ко мне. Но ведь это зависит только от расположения наших комнат, он должен это понять! Ох, многое, очень много ему еще надо понять!
Анна.

Четверг, 6 апреля 1944 г.
Милая Китти!
Ты спросила меня, чем я больше всего интересуюсь, чем увлекаюсь, и я отвечаю тебе. Не пугайся, у меня этих интересов тьма тьмущая!
На первом месте стоит литература, но это, в сущности, нельзя назвать просто увлечением.
Во вторых, я интересуюсь родословными королевских домов. Из газет, книг и журналов я собрала материал о французских, немецких, испанских, английских, австрийских, русских, норвежских и нидерландских царствующих домах и много уже систематизировала, потому что я давно делаю выписки из всех биографических и исторических книг, которые читаю. Я даже переписываю целые отрывки из истории. Значит, история — мое третье увлечение; папа мне покупал много исторических книг. Не дождусь дня, когда я сама опять смогу рыться в публичной библиотеке.
В четвертых, я интересуюсь греческой и римской мифологией, и у меня по этому предмету тоже есть много книжек. Потом я увлекаюсь собиранием портретов кинозвезд и фамильных фотографий. Я обожаю книги, чтение и интересуюсь всем, что касается писателей, поэтов и художников, а также историей искусств. Может быть, позже начну увлекаться и музыкой. С определенной антипатией я отношусь к алгебре, геометрии и арифметике. Все остальные школьные предметы я люблю, но историю больше всего!
Анна.

Воскресенье утром, около одиннадцати, 16 апреля 1944 г.
Милая Китти!
Запомни навсегда вчерашний день — его нельзя забыть, потому что он самый важный день в моей жизни. Да и для всякой девушки тот день, когда ее впервые поцеловали, — самый важный день! Вот и у меня тоже. Тот раз, когда Брам поцеловал меня в правую щеку, не считается, и когда мистер Уокер поцеловал мне руку — тоже не в счет.
Слушай же, как меня впервые поцеловали.
Вчера вечером, часов в восемь, я сидела с Петером на его кушетке, и он обнял меня за плечи.
«Давай немножко подвинемся, — сказала я, — а то я все время стукаюсь головой о ящик».
Он отодвинулся почти в самый угол. Я просунула руку под его рукой и обхватила его, а он еще крепче обнял меня за плечи. Мы часто с ним сидели рядом, но никогда раньше мы не были так близко, как в этот вечер. Он так крепко привлек меня к себе, что мое сердце забилось у него на груди. Но потом стало еще лучше. Он все больше притягивал меня к себе, пока моя голова не склонилась к нему на плечо, а его голова приникла к моей. А когда я минут через пять опять села прямо, он быстро взял мою голову обеими руками и снова привлек меня к себе. Мне было так хорошо, так чудесно, я не могла сказать ни слова, только наслаждалась этой минутой. Он немного неловко погладил меня по щеке, по плечу, играл моими локонами, и мы не шевелились, прижав головы друг к другу. Не могу описать тебе, Китти, чувство, которое меня переполняло! Я была счастлива, и он, мне кажется, тоже. В половине девятого мы встали, и Петер стал надевать гимнастические туфли, чтобы не топать при обходе дома. Я стояла рядом. Как это вдруг случилось, сама не знаю, но прежде чем сойти вниз, он поцеловал мои волосы где то между левой щекой и ухом. Я сбежала вниз без оглядки и... мечтаю о сегодняшнем вечере.
Анна.

Среда, 19 апреля 1944 г.
Милый дружок!
Что может быть лучше на свете, чем смотреть из открытого окна на природу, слушать, как поют птицы, чувствовать солнце на щеках и, обняв милого мальчика, молча стоять, крепко прижавшись друг к другу? Не верю, что это плохо, от этой тишины на душе становится светло. Ах, если б только никто ее не нарушал — даже Муши!
Анна.

Пятница, 28 апреля 1944 г.
Милая Китти!
Никогда не забуду свой сон про Петера Васаеля. Стоит мне о нем подумать, как я опять чувствую его щеку у моей, опять испытываю это чудесное ощущение. С Петером (здешним) я тоже испытывала это ощущение, но не с такой силой... до вчерашнего дня, когда мы сидели на диванчике рядом, как всегда, крепко обнявшись. И вдруг та, прежняя Анна исчезла и появилась другая Анна. Та, другая Анна, в которой нет ни легкомыслия, ни веселости — она только хочет любить, хочет быть ласковой.
Я сидела, прижавшись к нему, и чувствовала, как переполняется сердце. Слезы подступили к глазам, покатились по лицу прямо на его куртку. Заметил ли он? Ни одним движением он себя не выдал. Чувствует ли он то, что чувствую я? Он не сказал почти ни слова. Знает ли он, что рядом с ним — две Анны? Сколько вопросов, а ответа нет!
В половине десятого я встала, подошла к окну, где мы всегда прощаемся. Я вся еще дрожала, я была той, другой Анной. Он подошел ко мне, я обхватила его шею руками и поцеловала в левую щеку. Но когда я хотела поцеловать его и в правую, мои губы встретились с его губами. В смятении мы прижались губами еще раз, еще и еще, без конца!
Как Петер нуждается в ласке! Впервые он открыл, что такое девушка, впервые понял, что у этих «бесенят» тоже есть сердце, что они совсем другие, когда остаешься с ними наедине. Впервые в жизни он отдал свою дружбу, всего себя — ведь у него никогда в жизни не было друга, не было подруги. Теперь мы нашли друг друга. Я тоже не знала его, у меня тоже не было любимого, а теперь есть.
Но меня непрестанно мучит вопрос: «Хорошо ли это, правильно ли, что я так поддаюсь, что во мне столько же пылкости, как в Петере? Можно ли мне, девушке, так давать себе волю?»
И на это есть только один ответ:
«Я так тосковала, так долго тосковала, я была так одинока — и вот я нашла утешение и радость!» Утром мы такие, как всегда, и днем тоже, но вечером уже ничем не удержать нашей тяги друг к другу, нельзя не думать о блаженстве, о счастье каждой встречи. И тут мы принадлежим только самим себе. И каждый вечер после прощального поцелуя мне хочется уйти, уйти поскорее, чтобы не смотреть ему в глаза, бежать, бежать, остаться одной в темноте.
Но стоит мне спуститься на четырнадцать ступенек — и куда я попадаю! В ярко освещенную комнату, где разговаривают, смеются, начинают меня расспрашивать, — и мне надо отвечать так, чтобы никто ничего не заметил. Сердце у меня слишком переполнено, чтобы сразу стряхнуть все, что я испытала вчера вечером. Та нежная, кроткая Анна редко просыпается во мне, но тем труднее сразу выгнать ее за дверь. Петер глубоко задел меня, так глубоко, как никогда, никогда, разве только во сне! Петер захватил меня целиком, он вывернул все во мне наизнанку. Не мудрено, что после таких переживаний каждому человеку надо успокоиться, прийти в себя, восстановить внутреннее равновесие. О Петер, что ты со мной делаешь? Чего ты хочешь от меня? Что будет дальше? Ах, теперь я понимаю Элли, теперь, когда я все это испытываю сама, я понимаю ее сомнения. Если бы я была старше и он захотел на мне жениться — что ответила бы я ему? Анна, будь честной! Замуж за него ты бы не пошла, но и отказаться от него так трудно! Характер у Петера еще не установился, в нем слишком мало энергии, слишком мало мужества, силы. Он еще ребенок, душевно он ничуть не старше меня, и больше всего на свете он хочет покоя, хочет счастья.
Неужели мне всего четырнадцать лет? Неужели я просто глупая девчонка, школьница? Неужели я и вправду так неопытна во всем? Но у меня больше опыта, чем у других, я пережила то, что в моем возрасте редко кто переживет. Боюсь себя, боюсь, что слишком скоро поддамся страсти, а как я тогда буду вести себя с другими мальчиками? Ах, как мне трудно, как борются во мне разум и сердце, как надо дать им волю — каждому в свой час! Но уверена ли я, что сумею правильно выбрать этот час?
Анна.

Продолжение следует...

Rebel_tm

[Амина]

Дневник Анны Франк окончание

Вторник, 2 мая 1944 г.
Милая Китти!
В субботу вечером я спросила Петера, не рассказать ли папе о нас, и Петер, слегка помявшись, сказал, что это правильно. Я обрадовалась — еще одно доказательство его внутренней чистоты. Спустившись вниз, я сразу пошла с отцом за водой и уже на лестнице сказала ему:
«Папа, ты, конечно, понимаешь, что, когда мы с Петером вместе, мы не сидим на расстоянии метра друг от друга. По твоему, это плохо?»
Отец ответил не сразу, а потом сказал:
«Нет, Анна, ничего плохого в этом нет, но все таки тут, когда живешь в такой близости, надо быть осторожнее».
Он еще что то говорил в таком же духе, и мы пошли наверх. А в воскресенье утром он позвал меня к себе и сказал:
«Анна, я еще раз все обдумал (тут я испугалась). Собственно говоря, здесь, в убежище, это не совсем хорошо. Я то считал, что вы с Петером просто товарищи. Петер в тебя влюблен?»
«Ни капельки!» — сказала я.
«Видишь ли Анна, ты знаешь, что я вас отлично понимаю, но ты должна быть сдержаннее, не слишком поощрять его. Не ходи наверх так часто. Мужчина в этих отношениях всегда активнее, женщина должна его сдерживать. Там, на свободе, дело другое. Там ты встречаешься с другими мальчиками и девочками, можешь гулять, заниматься спортом, вообще чем угодно. Но если вы тут слишком много времени будете проводить вместе, а потом тебе это перестанет нравиться, все будет гораздо сложнее. Вы же и так все время видите друг друга, почти постоянно. Будь осторожнее, Анна, не принимай ваши отношения всерьез».
«Да я и не принимаю, папа. И потом Петер — очень порядочный, хороший мальчик».
«Да, но характер у него неустойчивый, на него легко повлиять и в хорошую, и в дурную сторону. Надеюсь, ради него самого, что он останется хорошим, потому что в основном он порядочный человек».
Мы еще поговорили и условились, что отец поговорит и с Петером. В воскресенье, после обеда, когда мы сидели наверху, Петер спросил:
«А ты говорила с отцом, Анна?»
«Да, — сказала я, — я тебе все расскажу. Ничего плохого он не видит, но считает, что здесь, где мы живем в такой тесноте, между нами легко может произойти размолвка».
«Но мы же условились — не ссориться, и я твердо решил, что так и будет».
«Я тоже, Петер, но отец думал, что у нас все по другому, что мы просто товарищи. А по твоему, этого уже не может быть?»
«По моему, может. А по твоему?»
«И по моему, тоже. Я сказала отцу, что доверю тебе. И я по настоящему доверяю тебе, Петер, полностью доверяю, как папе, и я считаю, что ты достоин доверия, правда?»
«Надеюсь». (Тут он покраснел и смутился.)
«Я в тебя верю, верю, что у тебя хороший характер, что ты в жизни многого добьешься».
Мы говорили еще о многом другом, потом я сказала:
«Когда мы отсюда выйдем, тебе, наверное, и дела до меня не будет, правда?»
Он весь вспыхнул: «Нет, неправда, Анна! Ты не смеешь так обо мне думать!»
Тут меня позвали...
В понедельник Петер рассказал мне, что отец и с ним говорил.
«Твой отец считает, что из товарищеских отношений может вырасти влюбленность, но я ему сказал, что он может на нас положиться».
Теперь папа хочет, чтобы я меньше ходила по вечерам наверх, но я на это не согласна. И не только потому, что я люблю бывать у Петера, — я объяснила отцу, что доверяю Петеру. Да, я ему доверяю и хочу доказать это. А как же доказать, если я из недоверия буду сидеть внизу?
Нет, пойду к нему наверх!
Между тем драма с Дусселем кончилась. В субботу, за ужином, он произнес красивую, тщательно обдуманную речь по голландски. Наверное, Дуссель весь день готовил этот «урок». Его день рождения мы отпраздновали в воскресенье, очень тихо. От нас он получил бутылку вина урожая 1919 года, от ван Даанов (теперь они уже могли сделать ему подарок!) он получил банку пикулей и пакетик бритвенных лезвий, от Кралера — лимонный джем, от Мип — книгу и от Элли — горшок цветов. Он всем нам выдал по вареному яйцу.
Анна.

Четверг, 25 мая 1944 г.
Милая Китти!
Каждый день что нибудь случается! Сегодня утром арестовали нашего славного зеленщика — он прятал у себя в доме двух евреев. Для нас это тяжелый удар, и не только потому, что эти евреи стоят на краю гибели: нам страшно за этого бедного человека.
Весь мир сошел с ума. Порядочных людей отправляют в концлагеря, в тюрьмы, в одиночки, а над старыми и молодыми, над богатыми и бедными измываются подонки. Одни попадаются на том, что покупали на черном рынке, другие — на том, что скрывали евреев или подпольщиков. Никто не знает, что его ждет завтра. И для нас арест зеленщика — тяжелая потеря. Наши девушки не могут, да и не должны сами таскать картошку, и нам остается только одно — есть поменьше. Как нам это удается — я тебе напишу, во всяком случае — удовольствие слабое. Мама говорит, что по утрам никакого завтрака не будет, за обедом — хлеб и каша, вечером — жареная картошка, иногда — раза два в неделю салат или немного овощей и больше ничего. Значит, придется поголодать, но все не так страшно, как если бы нас обнаружили.
Анна.
Милая Китти!
Прошел мой день рождения. Мне исполнилось пятнадцать лет. Получила довольно много подарков: пять томов истории искусства Шпрингера, гарнитур белья, два пояса, носовой платок, две бутылки кефира, банку джема, пряник, учебник ботаники — от мамы с папой, браслет от Марго, еще одну книжку от ван Даанов, коробку биомальца от Дусселя, всякие сладости и тетрадки от Мип и Элли и — самое лучшее — книгу «Мария Тереза» и три ломтика настоящего сыра от Кралера. Петер подарил мне чудесный букетик роз, бедный мальчик так старался что нибудь для меня раздобыть, но ничего не нашел.
Высадка союзников идет отлично, несмотря на дрянную погоду, страшные штормы и ливни в открытом море.
Черчилль, Смэтс, Эйзенхауэр и Арнольд вчера посетили французские деревни, которые заняты и освобождены англичанами. Черчилль прибыл на торпедном катере, который обстреляли с берега. У этого человека, как у многих мужчин, совсем нет чувства страха! Даже завидно!
Отсюда, из нашего убежища, никак нельзя разобрать, какое настроение в Нидерландах, никак не раскусить. Безусловно, люди рады, что «инертная» Англия наконец взялась за дело. Надо бы хорошенько встряхнуть каждого, кто свысока смотрит на англичан, ругает английское правительство «старыми барами», называет Англию трусливой и вместе с тем ненавидит немцев. Может быть, если этих людей потрясти, их запутанные мозги снова встанут на место!
Анна.

Пятница, 21 июля 1944 г.
Милая Китти!
Опять проснулась надежда, опять наконец все хорошо! Да еще как хорошо! Невероятное известие! На Гитлера совершено покушение, и не каким нибудь «еврейским коммунистом» или «английским капиталистом», нет, это сделал генерал благородных немецких кровей, граф, да к тому же и молодой! «Небесное провидение» спасло фюреру жизнь, и, к сожалению, он отделался царапинами и пустячными ожогами. Убито несколько офицеров и генералов из его свиты, другие ранены. Виновник расстрелян. Вот доказательство, что многие генералы и офицеры сыты войной по горло и с наслаждением отправили бы Гитлера в тартарары. Они стремятся основать после смерти Гитлера военную диктатуру, потом заключить мир с союзниками, снова вооружиться и через двадцать лет опять начать войну. А может быть, провидение нарочно немножко задержало уничтожение Гитлера, потому что для союзников гораздо удобнее и выгоднее, если «чистокровные» германцы передерутся между собой и уничтожат друг дружку, тогда русским и англичанам останется меньше работы и они тем скорее смогут начать отстраивать свои города. Но пока что до этого не дошло, и я не хочу предвосхищать блистательное будущее. Но ты, наверное, поняла, что все, о чем я рассказываю, — трезвые факты, они обеими ногами стоят на реальной почве. В виде исключения я тут ничего не приплетаю про «возвышенные идеалы».
Кроме того, Гитлер был так любезен, что сообщил своему любимому и преданному народу о том, что с сегодняшнего дня все военные подчинены гестапо и что каждый солдат, узнавший, что его командир принимал участие в «подлом и низком покушении», может без дальнейших околичностей пристрелить его.
Вот это будет история! У Ганса Дампфа заболели ноги от беготни, его командир на него наорал. Ганс хватает винтовку, кричит: «Ты хотел убить фюрера, вот тебе за это!» Залп — и высокомерный командир, осмелившийся кричать на бедного солдатика, перешел в вечную жизнь (или в вечную смерть — как это говориться?). Дойдет до того, что господа офицеры со страху наделают в штаны и будут бояться даже пикнуть перед солдатами.
Ты поняла или я опять наболтала бог весть что? Ничего не поделаешь, я слишком счастлива, чтобы писать связно, при одной мысли, что в октябре я снова сяду за парту! О ля ля, да я сама только что писала: «Не хочу предвосхищать будущее!» Не сердись, не зря же меня называют «клубок противоречий»!
Анна.

Вторник, 1 августа 1944 г.
Милая Китти!
«Клубок противоречий»! Это последняя фраза последнего письма, и с нее начинаю сегодня. «Клубок противоречий» — ты можешь объяснить мне, что это значит? Что значит «противоречие»? Как многие другие слова, и это слово имеет двойной смысл: противоречие кому нибудь и противоречие внутреннее?
Первый смысл обычно означает: «не признавать мнения других людей, считать, что ты лучше всех все знаешь, всегда оставлять за собой последнее слово», — в общем, все те неприятные качества, которые приписывают мне. А второе никому не известно, это — личная тайна.
Однажды я тебе рассказывала, что у меня, в сущности, не одна душа, а две. В одной таится моя необузданная веселость, ироническое отношение ко всему, жизнерадостность и главное мое свойство — ко всему относиться легко. Под этим я понимаю вот что: не придавать значения флирту, поцелую, объятию, двусмысленной шутке. И эта душа во мне всегда наготове, она вытесняет другую, более прекрасную, чистую и глубокую. Но ту, хорошую сторону Анны никто не знает, потому так мало людей меня терпит.
Да, конечно, я веселый клоун на один вечер, а потом целый месяц никому не нужна. Совсем как для серьезных людей любовный фильм: просто развлечение, отдых на часок, то, что сразу забываешь, ни хорошее, ни плохое. Мне немного неприятно рассказывать тебе это, но почему не сказать, раз это правда? Моя легкомысленная, поверхностная душа всегда одолевает ту, глубокую, побеждает ее. Ты не представляешь себе, как часто я пыталась отодвинуть, парализовать, скрыть эту Анну, которая в конце концов составляет только половину того, что зовется Анной, но ничего не выходит, и я знаю почему.
Я боюсь, что все, кто меня знает такой, какой я всегда бываю, вдруг обнаружат, что у меня есть и другая сторона, гораздо лучше, гораздо добрее. Я боюсь, что надо мной станут насмехаться, назовут меня смешной и сентиментальной, не примут меня всерьез. Я привыкла, что ко мне относятся несерьезно, но к этому привыкла только «легкая» Анна, она может это вынести, а другая, «серьезная», слишком для этого слаба. И если я когда нибудь насильно вытаскиваю «хорошую» Анну на сцену, она съеживается, как растение «не тронь меня», и как только ей надо заговорить, она выпускает вместо себя Анну номер один и исчезает, прежде чем я успеваю опомниться.
И выходит, что та, «милая» Анна никогда не появляется на людях, но когда я одна, она главенствует. Я точно знаю, какой мне хочется быть, какая я есть... в душе, но, к сожалению, я такая только для себя самой. И, может быть — нет, даже наверняка, — это причина, почему я считаю, что я по натуре глубокая и скрытная, а другие — что я общительная и поверхностная. Внутри мне всегда указывает путь та, «чистая» и «хорошая» Анна, а внешне я просто веселая козочка попрыгунья.
И, как я уже говорила, я все чувствую не так, как говорю другим, поэтому обо мне и создалось мнение, что я бегаю за мальчишками, флиртую, всюду сую свой нос, зачитываюсь романами. И «веселая» Анна над этим смеется, дерзит, равнодушно пожимает плечами, делает вид, что ее это вовсе не касается. Но — увы! Та, другая, «тихая» Анна думает совсем иначе. И так как я с тобой абсолютно честна, то признаюсь: мне очень жаль, что я прилагаю неимоверные усилия, чтобы изменить себя, стать другой, но каждый раз мне приходится бороться с тем, что сильнее меня.
И все во мне плачет: "Видишь, вот что вышло: у тебя дурная репутация, вокруг — насмешливые или огорченные лица, людям ты несимпатична — а все из за того, что ты не слушаешь советов своего лучшего "я". Ах, я бы и слушалась, но ничего не выходит: стоит мне стать серьезной и тихой, как все думают, что это притворство, и мне приходится спасаться шуткой. Я уж не говорю о своей семье, они сразу начинают подозревать, что я заболела, дают пилюли от головной боли, от нервов, щупают пульс и лоб — уж нет ли у меня жара, спрашивают, действовал ли желудок, а потом порицают меня за плохое настроение. И я не выдерживаю, я начинаю по настоящему капризничать, потом мне становится грустно, и наконец я выворачиваю сердце наизнанку, плохим наружу, а хорошим внутрь, и начинаю искать средства — стать такой, как мне хотелось бы, какой я могла бы стать, если бы... да, если бы не было на свете других людей...
Анна.

На этом дневник Анны обрывается.
4 августа «зеленая полиция» напала на «убежище», арестовала всех, кто там скрывался, вместе с Кралером и Коопхойсом, и увезла в немецкие и голландские концлагеря.
Гестапо разгромило «убежище». Среди старых книг, журналов и газет, брошенных как попало, Мип и Элли нашли дневник Анны. Кроме нескольких страниц дневник был напечатан полностью.
Из всех скрывавшихся вернулся только отец Анны. Кралер и Коопхойе вынесли множество лишений в голландских лагерях и возвратились к своим семьям.
Анна умерла в марте 1945 года в концлагере Берген Бельзен, за два месяца до освобождения Голландии.

По материалам журнала «МЫ».

Rebel_tm

[Амина]

Дневник Тани Савичевой



Татья́на Никола́евна Са́вичева (25 января 1930, Ленинград — 1 июля 1944, Шатки, Горьковская область) — ленинградская школьница, которая с начала блокады Ленинграда начала вести дневник в записной книжке, оставшейся от её старшей сестры Нины. В этом дневнике всего 9 страниц и на шести из них даты смерти близких людей.

Биография

Таня Савичева родилась 25 января 1930 года в Ленинграде. Отцу Тани — Николаю Родионовичу — в годы НЭПа на 2-й линии Васильевского острова, дом 13 принадлежала булочная, а также кинотеатр «Совет» на углу Суворовского проспекта и 6-й Советской улицы. В булочной работали Николай Родионович, его жена Мария Игнатьевна и брат Дмитрий.

В 30-е годы Николай Савичев как нэпман стал «лишенцем», а в 1935 году семья Савичевых была выслана НКВД из Ленинграда. Через некоторое время семья смогла вернуться в город, однако Николай Родионович в ссылке заболел и умер в 1936 году в возрасте 52 лет. Высшее образование Савичевым, как детям «лишенца», было не получить.

Лето 1941 года Савичевы планировали провести за городом, однако нападение Германии на СССР разрушило их планы. Они решили остаться в городе и помогать армии.

Блокаду пережили только двое из четырех Таниных братьев и сестёр — сестра Нина и брат Михаил. Умерли — старшая сестра Женя и брат Леонид (Лёка в дневнике). Михаила в июне 1941 года отправили к тётке в Псковскую область на лето и он оказался на оккупированной территории. Нина работала зиму 1941-42 года на казарменном положении в Конструкторском бюро Невского машиностроительного завода и 28 февраля 1942 была эвакуирована из Ленинграда.

Сама Таня Савичева была эвакуирована из Ленинграда летом 1942 года в Шатковский район Горьковской области (ныне Нижегородской). Скончалась 1 июля 1944 в Шатковской районной больнице от туберкулёза кишечника.

Дневник Тани Савичевой

*28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12 часов утра.
*Бабушка умерла 25 января 1942-го, в 3 часа дня.
*Лёка умер 17 марта в 5 часов утра.
*Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи.
*Дядя Лёша 10 мая в 4 часа дня.
*Мама — 13 мая в 730 утра.
*Савичевы умерли.
*Умерли все.
*Осталась одна Таня.

Дневник Тани Савичевой фигурировал на Нюрнбергском процессе как один из обвинительных документов против нацистских преступников.

Сам дневник сегодня выставлен в музее истории Ленинграда, а его копия — в витрине одного из павильонов Пискарёвского мемориального кладбища.

Память

31 мая 1981 года на шатковском кладбище был открыт памятник — мраморное надгробие и стела с бронзовым барельефом (скульптор Холуева, архитекторы Гаврилов и Холуев). Рядом возведенная в 1975 году стела с барельефным портретом девочки и страничками из её дневника.

В память о Тане Савичевой её именем названа малая планета «2127 Таня», открытая в 1971 году советским астрономом Л. И. Черных.

Rebel_tm

[Амина]

Он летал штурманом на ПО - 2.

"...подъехал я к нему — расскажи о себе, как воевал, за какие подвиги удостоился звания Героя Советского союза.
Посмотрел он на меня, пошевелил усами (он в то время усы носил) и говорит: «Напиши что-нибудь, но только напиши обязательно, воевал честно». Что с него возьмешь. Разговор закончен.
Вот тогда я и решил написать в архив Министерства Обороны СССР.
Оттуда мне прислали наградной лист представления Марьина Ивана Ильича к званию Героя Советского Союза.



Хочу здесь его привести досконально.   Люди   должны   знать.
«Гвардии старший лейтенант Марьин Иван Ильич, штурман звена 24 гвардейского бомбардировочного авиационного полка, 1922 года рождения, русский, член ВКП(б) с 1943 года, участник Отечественной войны с октября 1941 года по 9 мая 1945 года. Тов. Марьин И.И на фронте Великой Отечественной войны с октября 1941 года является активным участником разгрома немцев на дальних подступах к Москве и освобождении городов по которым проходил его фронт. Он героически выполнял боевые задания при взятии   городов   и   крепостей    Восточной   Пруссии.
Боевой путь тов. Марьина на фронте Великой Отечественной войны украшают 650 успешных боевых вылетов, совершенных им на бомбометание войск и техники противника, на переброску боеприпасов партизанам в тыл врага, на разведку войск противника.
Всего за время войны тов. Марьин совершил 793 боевых вылета.
Из них в тыл врага к партизанам с посадкой — 51 вылет, без посадки — 44 вылета.
На разведку войск противника— 117 боевых вылетов.
На бомбометание опорных пунктов, крепостей, аэродромов, живой силы и техники противника — 581.
Во время совершенных 650 успешных боевых вылетов нанес    следующий   урон   противнику:

1.   Железнодорожных составов с горючим и боеприпасами — 4 эшелона.
2.   Складов   с   боеприпасами   - 8.
3.   Железнодорожных   мостов — 2.
4.   Самолетов   на    аэродромах   противника — 9.
5.   Артиллерийских    орудий — 76.
6.   Железнодорожных   станционных   зданий — 39.
7.   Автомашин — 86.
8.   Прожекторов — 19.
9.   Переправ — 1.
10.   Отмечено прямых попаданий в железнодорожное полотно — 42.
11.   Создано   очагов   пожаров — 97.
12.   Произвел   бомбометание   целей — 30.

30 раз тов. Марьин возвращался с задания с поврежденным самолетом, дважды был ранен в воздухе.

Тов. Марьин отличался от всех штурманов в полку своей   смелостью,   самоотверженным   и   точным   воплощением боевых приказов и заданий, разумной инициативой. Самые ответственные и трудные задания поручались тов. Марьину. Большую славу он заимел среди летного состава в борьбе с зенитными орудиями и средствами противника ночью и особенно с прожекторами. Всегда первым выходил на цель и освещал ее «САБами», поджигал, чем давал полную возможность свободно выходить на цель последующим экипажам.
Он популярен также в полку как воздушный снайпер. Если цель ему не удавалось поразить бомбами, он снижался до минимальной высоты и обстреливал ее из пулемета.
На сильно поврежденном самолете ПО-2 не прекращал выполнять задание, не бросался в панику, а спокойно и разумно выполнял свой боевой приказ. Даже будучи дважды ранен, он не выходил из боя, а    настойчиво   выполнял    задание.
На протяжении всей войны он являл собою образец не только отважного штурмана, но и идеально дисциплинированного офицера. Он один из первых завоевал своими подвигами славу полку — высокое   гвардейское   звание.
Январь 1942 г. немцы создали прочный юхновский плацдарм на основной магистрали Москва—Варшава. Этот плацдарм питался боеприпасами из склада противника, расположенного в г. Климов — завод. Надо было уничтожить пункт противника, питающий плацдарм боеприпасами. Эта задача была поставлена полку. Сложность выполнения задачи заключалась в том, что цель была прикрыта 12-ю мощными прожекторами, 6-ю точками МЗА и мощной батареей зенитной артиллерии.
Казалось бы не под силу выполнить эту задачу беззащитному   ПО-2.
Задача поставлена. Первым на задание вылетел тов. Марьин. Он взял максимальное количество «САБов». Климов — завод видно было даже с аэродрома, так как над ним стояло огромное количество прожек¬торов и зенитного огня. Зайдя на цель на большой высоте, планируя на приглушенном моторе тов. Марьин уточнил цель и сбросил первый «САБ», за ним второй. 12 прожекторов и ЗА стали ловить самолет   Марьина.
Самолет был поврежден мелкокалиберным снарядом. Стало плохо слушаться управление самолета. Об этом сообщил тов. Марьину летчик, но отважный штурман продолжал выполнять боевое задание. Сбросил все «САБы», уточнил цель, сбросил «ФАБы», не попал, прибыл на аэродром, доложил командиру о вылете. Тов. Марьин торопился совершить повторный вылет, но техник доложил, что повреждено управление самолета, в плоскостях и фюзеляже обнаружено 26 пробоин.
Устранили дефект, на раненом самолете тов. Марьин совершил еще три вылета. На 4-ом вылете прямым попаданием он угодил в склад с боеприпасами. Взрыв мощной силы всю ночь сопровождался отдельными взрывами и пожарами и после этого все экипажи полка летали и добивали остатки цели, лишив про¬тивника базы с боеприпасами. Наши наземные части скоро   ликвидировали   юхновский   плацдарм.
За Варшавским шоссе, по ту сторону линии фронта, в тылу врага действовал на 4-й Воздушно-Десантный корпус генерала Казанкина и партизанский  полк Жабо.   Радиосвязь  с  ними  была  прервана, но было известно, что у них на исходе источники    питания   раций.
Все площадки для посадки самолета ПО-2 были перехвачены противником. Действовала лишь площадка в районе дер. Леоново. Надо было найти эту площадку, произвести на ней посадку и доставить корпусу   батареи   для   раций.
7 апреля 1942 года погода была нелетной не только для ночной авиации, но и для полета днем; облачность 10 баллов на 100 метров, дождь. Задачу надо выполнить во что бы то ни стало. Приказ гласил: «Доставить батареи независимо от погоды и потерь».
Задача сложная, очень тяжелая и в то же время очень почетная. Установить связь с корпусом, это решало судьбу намечавшейся операции. И эта задача была поставлена тов. Марьину. Патриот приступил к ее выполнению. На КП находились другие экипажи. Друзья тов. Марьина угрюмо провожали товарища в бой. Но не хотел он выдать своего волнения, что провожают его как бы на верную гибель. Самолет вылетел и через ураганный пулеметный огонь пробрался к району площадки, на которую он должен был совершить посадку. Но, увы, недалеко одна от другой оказались две площадки. Марьин сразу смекнул, что фрицы, разведав знаки на нашей площадке, выложили такие же знаки и у себя с целью посадить наши самолеты. Надо было определить, на какую из них садиться. Опыт отважного штурмана помог ему произвести посадку на свою площадку. Задача выполнена с честью. Марьин, выполнив боевой приказ командира, вернулся на аэродром, доставив нашему командованию ценные    данные   о   положении   корпуса   Казанкина.
Командующий 49-й армией за самоотверженное выполнение боевого задания объявил тов. Марьину личную благодарность и наградил медалью «За отвагу».
На коммуникационной дороге через реку Осуга проходил мост. 2 ноября 1942 года была поставлена задача — уничтожить мост через реку Осуга. Мост был прикрыт 4-мя мощными прожекторами, 2-мя батареями ЗА и одной точкой МЗА. Тов. Марьин прибыл к цели, но здесь он увидел, в лучах прожекторов, как обстреливала зенитная батарея самолет его товарища.
Марьин принял решение выручить товарища. Зашел в район прожекторов, сбросил несколько «САБов», ослепив их и последние погасили лучи, сам же в это время из пулемета стал обстреливать точки ЗА. Выручив товарища, Марьин сам попал в прожектора и огонь ЗА. В фюзеляже за задней кабиной разорвался мелкокалиберный снаряд. Марьин был ранен в спину, но, не взирая на ранение, продолжал щупать мост. Последняя бомба разорвалась в центре моста. Мост был уничтожен. Врач сделал Марьину перевязку, но он убедительно просил не увозить его с аэродрома пока не прилетят последующие самолеты.
И только когда Марьин услышал подтверждение последующих экипажей, что мост через р. Осуга уничтожен,   Марьин   отправился   в    госпиталь.
12 марта 1943 года дневная разведка доложила, что на станцию Александрино прибыли эшелоны с горючим и боеприпасами. Но дневных бомбардировщиков посылать было нельзя, так как уже наступила темнота. Выполнение   задачи   выпало   на    долю   ночников.
В  ночь на   13  марта   самолет тов. Марьина  прибыл
к цели. Цель была сильно прикрыта ЗА. Подсветив «САБами» тов. Марьин обнаружил на станции много эшелонов, сбросил бомбы. Сильный взрыв и станция была охвачена пожаром. Пожар длился всю ночь. Дневная аэрофоторазведка подтвердила, что на станции   были   сожжены    два эшелона.
Аэродром Воровское был занят противником, на нем базировались его истребители, которые мешали действиям нашей авиации. Аэродром был прикрыт восемью прожекторами, батареей ЗА, 6-ю точками МЗА и четырьмя   крупнокалиберными   зенитными   пулеметами.
16 сентября 1943 года была исключительно сложная метеообстановка: облачность 8 баллов, Н—600—800 метров, сильная дымка.
Экипажу тов. Марьина была поставлена задача — найти аэродром, создать очаг пожара, чтобы дать возможность последующим экипажам точно бомбить аэродром.
Задача тыла была выполнена. Несмотря на то, что самолет тов. Марьина попал в прожектора, подвергаясь сильному обстрелу ЗА, сбросив «ЗАБы» тов. Марьин поджег самолет противника, на пожар вылетели все экипажи и бомбили аэродром. В эту ночь тов. Марьин сделал три боевых вылета. На третьем вылете был подбит МЗА. Повреждены элероны. Марьин, выполнив задание, благополучно произвел посадку на свой аэродром. В эту ночь тов. Марьин уничтожил    три   самолета   противника.
Перед началом белорусской операции полк вел разведку линии обороны противника Витебск— Орша. На этом участке противник против них широко применил ночные истребители с прибором «Лихтенштейн»   для   ночной   наводки    на наши самолеты.В ночь на 5 марта тов. Марьину была поставлена задача произвести разведку на участке Минского шоссе и железной дороги Орша—Толочин. Между Толочином—Оршей тов. Марьин заметил перегруппировку сил противника, производимую на машинах и железной дороге. Но эта перегруппировка прикрывалась   с    воздуха   истребителями   противника.
На подходе к Толочину самолет тов. Марьина был атакован Ю-88, но Марьин продолжал вести разведку, маневрируя от самолета противника. Ю-88 сделал шесть заходов, на седьмом заходе атаковал самолет тов. Марьина и прямым попаданием мелкокалиберного снаряда ранил Марьина в левую щеку и правую руку. Летчик также был ранен, самолет поврежден — отказал руль поворота. Маневрируя от истребителей противника, Марьин попеременно с летчиком, довели самолет и благополучно произвели посадку на свой аэродром.
Героический боевой путь тов. Марьина в борьбе за освобождение родной земли от фашистской нечисти насыщен множеством боевых эпизодов, в которых тов. Марьин показал себя подлинным патриотом своей Родины. Своими героическими подвигами он увлекал весь линейный состав полка на самоотверженное выполнение   боевых    заданий.
Враг изгнан из пределов нашей Родины, была поставлена задача перед Красной Армией — добить фашистского зверя в его собственном логове. И тов. Марьин с честью приступил к выполнению этой священной задачи по разгрому врага в Восточной Пруссии.
Ориентировка ночью имеет свои особенности и требует   немалого    опыта    и тренировки   от   штурман-ского состава. Особенно затруднительная ориентировка в осеннее и весеннее время, когда бывают сильные дымки в безымянную облачную ночь. При таких условиях земных ориентиров не видно. Восточная Пруссия отличается тем, что здесь резко меняется погода   и это   еще   больше затрудняет   полет   ночью.
В начале Восточно-Прусской операции, в октябре 1944 года, полку была поставлена задача — бомбардировочными действиями препятствовать противнику в погрузке и выгрузке на железнодорожной станции Даркемен.
Погода была неустойчивой — сильная дымка препятствовала ведению ориентировки, трудно было найти цель. Тов. Марьину была поставлена задача — отыскать цель и освещать ее «САБами» с целью выхода на нее последующих экипажей. Тов. Марьин загрузился «САБами» и взял одну «ЗАБ-100». Долго он ходил, почти израсходовал все «САБы», но станцию так и не нашел. Тогда опытный штурман решил привлечь на себя внимание пулеметом. Он стал обстреливать из пулемета. В трех километрах от него включили два прожектора и стала постреливать зенитная артиллерия. Он пошел на прожектора, сбросил «САБ», под собою заметил железнодорожную станцию и после уточнения, эта станция оказалась его целью. Штурман готовился сбросить зажигалку на замеченный им эшелон, но в это время снаряд перебил лонжерон левой плоскости, машину бросило, как щепку. Летчик сообщил ему, что ранен в ногу. Марьин передал летчику: «Крепись, Саша! Мы сейчас покажем, заходи еще раз, если сможешь». Последним заходом Марьин зажег стоящий эшелон. К этому времени подоспели другие экипажи.  В эту темную и, казалось бы нелетную ночь, Марьин совершил шесть боевых вылетов.
В тяжелые морозные ночи января 1945 года Марьин делал по шесть боевых вылетов на Кенигсберг. Техники на земле все время прогревали моторы, чтобы не заморозить их. За время Кенигсбергской операции враг уже выдохся и не мог оказывать большого сопротивления нашим воздушным силам, но здесь требовалось дать максимальное количество вылетов.
Инициатором максимального количества вылетов явился Марьин, он давал по двенадцать боевых вылетов   в ночь,   летал,   не   вылезая   из кабины.
8 апреля 1945 г. добивали противника в центре Восточной Пруссии в городе и крепости Кенигсберг. Погода была нелетной, но выполнение задачи облегчалось    большими   пожарами   в   Кенигсберге.
Надо было выбить противника из одного района. Марьин вылетел выполнять задачу. Здесь он, на первом же вылете, взорвал склад боеприпасов, который   горел   и   рвался   всю   ночь   и    день.
В эту ночь Марьин поставил рекорд: он совершил 13 боевых вылетов. Порт Пиллау был сильно прикрыт зенитными средствами — 12 мощных прожекторов почти все время стояли в зените. Снаряды не переставали рваться в воздухе, когда бомбили его ночные бастионы. Наши летчики говорили, что на крошке   ПО-2   не    подойти   к   порту.
18 апреля 1945 года полку поставлена задача — бомбить отходящие суда в порту Пиллау. Марьин был выделен для борьбы с прожекторами. Он брал с собой максимальное количество светилок и мелкие осколочные   бомбы.   Заходя  на прожектор,   он сбрасывал пару «САБов», затем «БАС» и прожектор переставал действовать. Так в течение ночи он методично гасил прожектора, совершил в эту ночь 11 боевых вылетов. В последующие    ночи порт  бомбили   безнаказанно.
За совершение 650 успешных боевых вылетов и проявленный при этом героизм, представляю тов. Марьина к высшей правительственной награде, присвоения   ему   звания   Герой   Советского   Союза.
Представление было подписано командиром полка и заверено Маршалом Советского Союза Тимошенко. Где было сказано: «Достоин присвоения звания Героя Советского Союза».
Присвоено звание Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая звезда» — Указ   от   15   мая   1946   года.
Основание: Ф-33, оп. 793756, д. 30, л. 142—146.
Верно:
начальник   архивохранилища   майор   /Карков/.
10   марта    1964   года  — опись    793756.

Вот это и есть документ, который пришел из Архива   Министерства   Обороны.

Вот тебе и Ваня — «Честно воевал».

Да не только честно, у меня слов не было, когда я его прочитал. Такие как Иван, как Боря Изметьев, Гриша Лунегов, Алеша Борич, которые сражались с врагом «не жалея живота своего» — и есть наш народ — гордый, смелый и мужественный, который не даст в обиду свое Отечество. Из простых незаметных ребят выходили Герои.   Вот   это   и   есть   любовь   к   своей   Родине.
Если бы все знали, как я горд был, что это написано  о   моем  друге,   близком   человеке.   Сколько
нужно иметь мужества, смелости, чтобы брать огонь на себя, идти впереди всех и обеспечивать полку выполнение задания. Я горд и сейчас. Горд, что Марьин Ваня был простой красноуфимский парень, пишу был, потому что сейчас его уже нет с нами. Он умер 31 января 1999 года, похоронен с воинскими почестями Героя в Москве.

Снимите шапки, поклонитесь   и    помните — он   был   достоин   этого."

Н.С. Жужин. Корни. г.Красноуфимск. 2006. - 336 с.

ЛК6743

[Амина]

ПРО ВОЙНУ

В телевизоре – кино,
За деревней небо.
Самокруткою дымит
На крылечке деда.

Я кричу ему - пойдём,
Наши наступают!
Почему-то ничего
Дед не отвечает.

В телевизоре – кино,
За деревней небо.
Дважды ранен, не убит,
На крылечке - деда.

1981
ЛК6743

[Амина]

http://www.youtube.com/watch?v=vl4MUg5dgQ0...feature=related

Наткнулся, думаю подойдет сюда:


Here i am standing, darkness all around
Thinking of past, taking my last breath, the air is cold as ice
No one close to hear my voice
Did not leave me with a choice
Heaven will you wait for me

Will i find a way, will i find a place
Will you let me go in peace
Will i find a way to the other side

Sad are memories from the life i lived
Cannot go on, cannot go further
It has to end right here
For the things that i have done
All the girls i lost and won
Let me rest in peace at last

Will i find a way, will i find a place
Will you let me go in peace
Leave behind those dark days
Now i ask again, will you hear my cries
Then you realise why oh why
I must find a way to the other side

Hear them whisper calling out my name
The sentence is set, the hammer has fallen
I have paid the price
Sad to realise too late, death was meant to be my fate
All this pain will follow me

Will i find a way, will i find a place
Will you let me go in peace
Leave behind those dark days
Now i ask again, will you hear my cries
Then you realise why oh why
I must find a way to the other side

leloup

[Амина]

Я стою в темноте
С думами о прошлом уносится мой последний вздох, воздух холоден как лед
Нет никого рядом, чтобы услышать мой голос
Выбора нет.
Небо, дождешься ли ты меня.

Найдется ли мне путь, найдется ли мне место
Отпустишь ли ты меня с миром
Найду ли я дорогу на ту сторону...

Грусть в моих воспоминаниях о жизни
не проходит, пути вперед нет
Все должно окончится здесь
За все то, что я совершил
Женщины которых я завоевал и потерял
Дайте мне покоится с миром наконец

Найдется ли мне путь, найдется ли мне место
Отпустишь ли ты меня с миром
Найду ли я дорогу на ту сторону...
Оставив позади эти черные дни
Я спрашиваю снова: услышишь ли ты мой крик?
Ведь тогда ты поймешь почему
Мне нужно найти дорогу на ту сторону

Слышу как они шепчут мое имя
Приговор вынесен. молот ударил
Я заплатил цену
Грустно, что я слишком поздно понял - смерть была моей судьбой
И вся эта боль уйдет со мной

Найдется ли мне путь, найдется ли мне место
Отпустишь ли ты меня с миром
Найду ли я дорогу на ту сторону...
Оставив позади эти черные дни
Я спрашиваю снова: услышишь ли ты мой крик?
Ведь тогда ты поймешь почему
Мне нужно найти дорогу на ту сторону

leloup

[Амина]

Письмо солдата Второй мировой войны дошло спустя 64 года

Письмо, написанное британским военнослужащим в годы Второй мировой войны, было доставлено по адресу назначения спустя 64 года после отправки, передает телерадиокорпорация BBC.

Оформленное на двух страницах послание было отправлено в Великобританию Чарльзом Флемингом, проходившим военную службу в Италии. Письмо было адресовано его матери.

По словам представителя британской Королевской почты, причиной такой долгой доставки могло быть то, что письмо продолжительное время находилось вне поля зрения ведомства, а затем его кто-то вновь отправил адресату, передает «Интерфакс».

Rebel_tm

[Амина]

Ксения Симонова "Реквием из песка"



За полночь, уже в субботу 27 июня 2009 года закончилось грандиозное шоу "Україна має талант!". Первое место по праву досталось талантливой девушке из Евпатории Ксении Симоновой, которая удивила всех песочной анимацией.

"Номер мы готовили к 9-м мая, в честь открытия мемориала Красная горка в Евпатории. На том месте были расстреляны 12,5 тысячи местных жителей.  Так что он был прочувствован мною, как и вся  жизнь этого города. Там были расстреляны наши земляки. Никакого расчета там не было. Просто хочется, чтобы об этом событии помнили и знали."

[Амина]

Американский форум: ?Цветные фотографии советских солдат во Второй Мировой?

[Амина]

[Амина]

RussianScientists

Вот некоторые очень хорошие цветные фотографии советских солдат в действии во время Второй Мировой Войны. Их оружие видно на этих фотографиях так, как никогда прежде.

mpriebe81

Абсолютно замечательные картинки, спасибо Scientists что нашёл такой пост! Мне особенно понравились фотки танков, и снежные «камки», классная штука, и ничего такого я прежде не видел В ЦВЕТЕ. Удивительно!

ConspiracySquid7

НИЧЕГО СЕБЕ!! Невероятные фотки. Я ржал над солдатом в огромных смешных снежных ботах. Сцены просто дух захватывают.

Orwells Ghost

Замечательная находка! Я особенно ищу фото женщин-солдат. При всей отсталости и ужасных историях о жизни в СССР, нужно признать, что в некоторых моментах они нас опережали.

Dimitri Dzengalshlevi

Цветные фотографии определённо меняют взгляд на ту войну. Интересно, как люди видели бы современные войны, если бы они были сфотографированы в чёрно-белом цвете.

Silcone Synapse

Превосходные фотографии.

У сайта englishrussia частенько проскальзывают такие отличные посты с фотками. Помню пост полноцветных фото о России столетней давности. Это заслуживает того, чтобы навещать его время от времени.

tomcat ha

[Амина]

Я Помню        I Remember

Попов Николай Васильевич



Я родился 17 апреля 1924 г. в г. Камышлове Свердловской области. Родители мои были простыми рабочими, отец умер, когда мне пять лет исполнилось, мы жили с матерью, нас было трое братьев, я средний. Я учился в свердловской насоновской школе, окончил 7 классов. В конце 1940 г. меня послали на курсы трактористов, которые я закончил зимой 1941 г. Работал рядом с городом, тракторов тогда было очень мало, труд наш ценился. Осенью 1940 г. моих родственников, демобилизованных из армии, стали вызывать в военкомат на переподготовку. Зимой с 1940 на 1941 г. они уходили, и большинство потом не вернулось с фронта. Уже было тревожное ощущение, что-то предвиделось. 22 июня 1941 г. я как раз был на улице, и по радио объявили о начале войны, еще никто не знал ничего. Во второй половине дня объявили: "Внимание! Внимание! Особое сообщение!" и все сразу прислушались, выступал Молотов. Выяснилось, что фашисты вероломно напали на Советский Союз.

После 22 июня началась мобилизация, кто-то добровольно шел, кого-то вызывали в военкоматы и отправляли на фронт. Я продолжал работать, со мной присыпщиком работала уже девушка, в конце 1941 г. мы подготовили наши трактора к следующему, 1942 г. на МТС, машинотракторных станциях. Тогда специальных мастерских не было, сами, кто работал, тот и ремонтировал. А потом в 1942 г. по весне наша бригада выехала в поле, в конце мая мой меньший брат прибегает к нам на полевой стан, и приносит повестку в военкомат. Явиться надо было на 9.00 утра, а он в поле пришел только к обеду. Я загнал трактор на полевой стан, бригадира не было, умылся в ближайшей речушке, и быстренько домой, дома мать уже знала о повестке. Быстренько переоделся и прихожу в военкомат, где-то уже после обеда. А на меня там как напустились, ты, дескать, дезертир, в армию не хочешь идти, мы тебя под трибунал отдадим, я говорю: "Я же не знал! Был на работе" Они поуспокоились, отправили на медкомиссию. Я сразу зашел, там несколько врачей сидело, разделся, меня спрашивают: "На что обижаешься?" Я ведь молодой был, говорю: "Да ни на что я не обижаюсь!" Быстренько посмотрели, сказали, годен. А там, в военкомат уже приехало много молодежи, вызвали со всего района, во дворе стояли. Я до дому сходил, на 20.00 надо было уже в военкомат с вещами. Из военкомата до станции привели, на поезд посадили и утром мы приехали в Свердловск, в облвоенкомат. Привели, сказали располагаться, а негде было, ночь провели на земле. Утром начали нас распределять: кого в училище, кого сразу формировали и в расположенную там же в городе воинскую часть направляли. Меня не сразу распределили, на третий день направили в нижнетагильскую танковую школу. Я там оказался в начале июня, проучился три месяца. Эту школу только-только эвакуировали из Харькова, так что мы большую часть времени занимались не обучением, а подготовкой школы - копали землянки, готовили классы, теоретических занятий мало было. Сразу по прибытии в Нижний Тагил свозили в баню, выдали обмундирование, тогда еще погон не было, были петлицы, после присягу приняли. В училище кормили не очень, но все же давали. Ближе к концу обучения на практических занятиях показали, где заливается масло в танке. Вначале на тракторе ЧТЗ проехали круг, я же работал уже трактористом, поэтому я проехал метров 100 или 200 и инструктор говорит: "Слазь с трактора". У нас были танки БТ-7, на нем несколько кругов на танкодроме проездил, а потом на Т-34. Командиры в большинстве уже были с госпиталей, в боевых действиях участвовали, можно сказать, инвалиды войны. Учили так - немного теории, практики, на танкодром несколько раз строем водили, он недалеко от училища находился. Стрелкового оружия не давали, только когда на посты охраны ходили, тогда давали винтовку. А так без оружия были, и стрелять никто не учил. В училище проходили подготовку по трем направлениям - механик-водитель, радист-стрелок и заряжающий, командиры машин там не учились. Нас выпустили в начале октября, сразу свели в маршевую роту, разбили на экипажи, по три экипажа вызывали на завод и там мы получали машины. Экзаменов, можно сказать, никаких не было, нам говорили: "Научитесь там!" Всем механикам присвоили звания сержантов, тогда погон не было, были треугольнички на петлицах.

После окончания училища мы получили на нижнетагильском вагонозаводе танки Т-34, съездили на обкатку, и сразу на платформу погрузились. Больше всего запомнилось на заводе, как с одной стороны цеха завозились корпуса танковые и башни, а в другом конце уже гудел готовая машина. Танки были уже с рациями и танково-переговорными устройствами. Слабенькие рации были, в пределах 5 км работали, и то не сильно брали. Наши танки были уже белой краской покрашены. Как получили машины, нас погрузили на платформу, рабочие закрепили танки, и под Сталинград. В начале говорили, что на Ленинградский фронт отправляемся, но направили под Сталинград. Наш эшелон пополнил 36-ю танковую бригаду 4-го механизированного корпуса, приданного 5-ой ударной армии. Под вечер прибыл наш эшелон в г. Камышин под Сталинградом, мы были в теплушках, по прибытии к нам сразу пришел помпотех, велел забирать свои вещи, и по машинам. Мы свои вещи забрали, подошли к платформам, а там: "Рубить основное крепление танков!" Мы сняли крепление, оставили только под гусеницами, ночью разгружались возле леса. Через какое-то время пролетел самолет, понавесил "фонарей". Мы как раз успели танки сгрузить с платформы, и регулировщики кричат: "Скорее уезжайте". Оттуда мы уехали в лес, танки поставили, через небольшой промежуток времени слышим гул самолетов, и началась бомбежка. День простояли, ночью переправляли нас через Волгу. Утром сразу вошли в бой, вышли в ложбинку, там местность была такая, балки, овраги, 19 ноября начался прорыв, мы пошли в бой, танкового десанта не было. Начали теснить фашистов, мы поддерживали пехотную часть, оттуда нас бросили в сторону города. Первый бой, мы только первую бомбежку услышали, кругом дым, рвется, когда люк передний закроешь, через оптический прицел только и видишь "земля-небо, земля-небо". Вот и все, командир только указание даст, так ориентир и уловишь. Перед нашей атакой была артподготовка, потом за валом огня мы пошли, на первые немецкие траншеи наехали, я через триплекс увидел, да и почувствовал, что на траншеи наехали. Увидел уже наши первые горящие машины. В первом бою мы много на пулеметы наезжали, командир из пушки и спаренного пулемета лупил. А стрелок-радист, ему тоже через небольшую дырочку многого не видно, ты уже сам что-то через триплекс видишь, в бок его пихаешь, он только поворачивает, диск поставит, и на гашетку нажимает. Не жалели патронов, абы шум был. А куда стреляешь, кто его знает. Потери были очень серьезные, мы под Сталинградом, можно сказать, половину своей техники потеряли. После первых боев, нас, выпускников училища, почти что не осталось, кого ранило, кто погиб.

Когда Манштейн начал прорыв к Сталинграду, нас бросили на р. Мышку, немцы подбросили из Кавказа подкрепления, хотели освободить окруженного Паулюса. Но наш солдат грудью встал. Если бы не наш Ванька, прорвался бы Манштейн к Паулюсу. Мы ночью атаковали, при поддержке артиллерии и минометов. Там село было - ночью мы его брали, днем фашист. Дня три продолжалась такая катавасия. Там у фашистов все было, и мины, и противотанковые орудия. Нас не сильно использовали, больше артиллерия действовала. Встречались там с немецкими танками, но у немцев тогда ни "Тигров", ни "Пантер" не было, наша броня посильнее была, если в нас снаряд попадал в лобовую броню, у нас вмятина появлялась, а у немецких танков в случае попадания трещины по корпусу шли, у наших танков вязче броня была. У нас во время боев перебили гусеницу: подорвались на мине, хотели восстановить, но фашисты нас обстреляли, пришлось до вечера сидеть в танке. К вечеру наша пехота потеснила немцев, вот мы и занялись гусеницей. Сами гусеницу натянули, у нас специальные тросы были. Запускаешь двигатель - и на основное колесо наматывали, потом уже перекатами, под катки. И потихонечку двигались, поворачивали. Постепенно мы начали теснить немцев в сторону калмыцких степей, они стали отходить, в декабре на других участках фронта их давить начали.

Мы через калмыцкие степи пошли на Ростов. Тут мы гнали румын и итальянцев. Они в большинстве отрядами отступали, у румын были повозки, "каруцы", задние колеса большие, передние маленькие. У нас же с питанием было не очень, остановишь румын, один на танке с автоматом стоит, остальные по "каруцам" шарятся. В начале февраля мы вышли к Ростову, и встали на формирование. Под Ростов пришли почти без танков, в нашей бригаде не больше двух десятков танков оставалось. Мы простояли месяца полтора в станице Большекрепинской, почти каждый день нас немцы бомбили. В станице нам уже погоны прицепили, присвоили части гвардейское звание, почетное название "Сталинградская", стали мы 36-ой гвардейской Сталинградской отдельной танковой бригадой. Мне присвоили звание ст. сержант. Бригаду полностью укомплектовали.

Потом подошли к р. Миус, там есть такая сопка знаменитая, Саур-могила. С этой сопки, говорят, был виден Таганрог и Азовское море, даже Харьков можно было разглядеть. Эта Саур-могила была немцами сильно укреплена, мы под сопкой пошли в прорыв, тяжелые бои были, в этом бою наш танк сгорел. Когда после артподготовки мы двинулись, сразу прошли первые траншеи, а на вторых нам в лоб попало, а потом сбоку, и пламя в машине быстро загорелось. У нас заряжающего ранило, пришлось его вытаскивать, еле-еле вытащили, только вылезли, как по нам из пулеметов бешеный огонь открыли, мы слышали, как по люкам пули звенят, свою-то пулю не услышишь, не поймешь, как на земле окажешься. Я за войну из трех горящих танков вываливался. Немцев уже теснили, но, когда от танка отбежали, увидели, что недалеко пушка стоит, она нас и достала. Где ползком, где бежали, раненого на себе тащили. Все было, и пулеметы, и снаряды рвались, не поймешь, где немцы бьют, где наши. Потери в этом бою были огромные, в прорыв ведь как на смерть идешь, нас снова отвели в Луганскую область в села Амвросимовка и Сухая Балка на пополнение. Там наш экипаж получил новый Т-34-76 с командирской башенкой.

После пополнения участвовали в боях за Донбасс, фашисты там сильно не сопротивлялись, они уже отходили. Больше в зачистках участвовали, люк приоткроешь, гранату РГД в траншею немецкую бросаешь. Тут сильных боев не было. Нас готовили делать прорыв на юг Украины. Мы вышли на р. Молочную, тут уже сильные бои были. Там равнина в большинстве, поэтому мы понесли большие потери от артиллерийского огня. Здесь наш экипаж впервые встретился с "Пантерами". После прорыва на р. Молочной мы вышли к селам Малый и Большой Токмак (Днепропетровская область), под обстрелом, на гору поднялись и там нас встретили две "Пантеры". С нами была самоходка ИСУ-152, вот она вышла из лесопосадки и уничтожила одну из них, вторая сбежала. Вот тут нам, представьте себе, попали в ствол пушки, он согнулся, мы развернули башню назад, по немецким траншеям поездили, взяли раненых, и поехали в тыл. В тылу заменили пушку, и потом обратно пошли через Гуляй-Поле, на Новоосканию. Тут немного постояли, помню, как наши истребители над нами часто летали. В конце октября вышли на Голую Пристань. Нашу бригаду хотели перебросить в Северный Крым на помощь 19-му танковому корпусу, но мы не успели подойти, они, 19-ый танковый, погибли в Армянске.

Потом нас отвели в села Малая и Большая Белозерка в Днепропетровской области. Там мы стояли в обороне, закопали свои танки, рядом с нами артиллеристы размещались. В январе 1944 г. началась Никопольско-Криворожская операция, меня под Никополем ранило. Мы с пехотой в прорыв вошли, взяли г. Дзержинск, и вышли к станции Чертомлык, и там нам указали, что в балке укрепились фашисты, их надо выдавить. В нашей бригаде танков оставалось немного, мы вышли из-за домов в наступление, нас сразу обстреляли, один танк взорвался полностью, его экипаж погиб. Мы отступили, потом вечером опять пошли на первийские хутора, на станцию Чертомлык. Вот под станцией меня и ранило, с горящей машины выскочили, мы уже бежали, ничего не видел, слышу, прошумело что-то, и все - осколками ранило всю левую сторону - щеку, руку, ногу.

Потом госпиталь. Нас, раненых, вначале привезли в полевой медсанбат, мы все грязные, зима была теплая, дождливая. Нас помыли, я, правда, был без сознания. Когда я пришел в чувство, сколько пролежал без сознания не знаю - на мне чистые кальсоны, рубашка, лежу в палатке, я зашевелился, рядом лежащий раненый солдат как закричит: "Медсестра! Медсестра! Раненый танкист ожил!" Потом госпиталь, пока я выздоравливал, наши уже освободили Одессу. Тогда узнал, где стояла моя бригада, в Одесской области есть станция Раздельное, и сбежал туда из госпиталя. В бригаде как узнали, что я свой, меня сразу в новый экипаж направили. Тех ребят, с которыми был, я больше уже и не видел. Кто говорил, что раненые, никто точно не знал, пополнение новое пришло.

После прибытия участвовал в Ясско-Кишиневском прорыве. Вначале артподготовка, мы форсировали Днестр, взяли городок Бендеры, и за городком ночью зашли в лесок. И там нас самолеты "Илы" обстреляли, наши летчики, потерь, к счастью, не было. По Молдавии мы прошли с малыми боями, потери тоже были небольшие. Но под Тирасполем серьезные бои были, через Днестр плацдарм был захвачен еще по весне, наши солдаты там днем в окопах по колено в воде сидели. Рано утром мы по понтонному мосту перешли, и вошли в прорыв, потери были.

Затем ночью форсировали р. Прут в районе г. Камрад по железнодорожному мосту, который фашисты не успели взорвать. И вошли в Румынию, румыны нам не сопротивлялись уже, они потом вошли в антигитлеровскую коалицию и совместно с нами участвовали в боях, особенно в Венгрии. Но местное население нас встречало не особенно. После Румынии вошли в Болгарию. Там особых боев не было, только бой был за г. Бургас, потому как там фашисты хорошо укрепились, и в Софии довелось участвовать в уличных боях. У нас был танковый десант, улочки неширокие, два танка уже не проедут. Мы были уже обстрелянные, из подвалов и из окон был обстрел, гранаты на нас кидали, мы как боролись: люк приоткрывали, у нас в каждом танке был запасной пулемет Дегтярев, и из него заряжающий через люк противника обстреливал. Но в городе пехота самое главное делала, дома зачищала, мы их поддерживали, где-то за стенку спрячешься, где-то за дом, и подавляешь огневые точки противника. Там фашисты не очень крепкие были.

После Софии мы прошли через горы в Югославию, поддерживали югославских партизан из армии Тито, вместе с югославами пошли на Белград. Немцы в нем сильно сопротивлялись, но там большую часть сами югославы воевали, мы их поддерживали. Мы в Белград заходили через небольшой городок, в нем освободили лагерь военнопленных. В Белграде потеряли много танков, в конце сентября 1944 г. нас опять в Белграде пополняли. Там я присутствовал на параде югославской армии, сам Тито выступал, нас как гостей пригласили.

Оттуда мы пошли в Венгрию, без боев переправились через Дунай, прошли маршем до г. Дебрецени, здесь участвовали в больших боях, после которых фашисты отошли под Будапешт. У озера Балатон в бригаде много танков сгорело, наш тоже. Под Балатоном мы столкнулись с "Пантерами", "Тиграми" и даже с Т-VII, "Королевским Тигром". Было это зимой, наш танк сгорел, ему болванка в борт попала. Вывалились оттуда, убежали кто куда, в траншеях немецких постреляли, и дошли к своим. Я пришел в штаб, мне сразу говорят, в одном экипаже раненый механик, иди туда. Вот я пересел в другой экипаж.

Все же начали теснить немцев, вошли в Будапешт, там наши танки фаустники хорошо жгли, из подвалов лупили. Наши братья пехотинцы их уничтожали, мы сами тоже. Большие потери были. Как с фаустпатронщиками бороться? Только матушка пехота и сами где заметим, или отъезжали в сторону, стреляли из пушек, но что пушкой сделаешь? Если бронебойным - не выкуришь, осколочно-фугасным - у фундамента взрывается, немец вглубь подвала забьется, не достанешь, так что большинство пехота с фаустниками расправлялась. Там долго бои были, наш танк тоже подбили, нас вытягивала ремонтная бригада, спамовцы, на одних катках. Наш танк где-то за городом восстанавливали, а в это время бои шли, теснили фашистов в городе.

Как танк отремонтировали, у нас в экипаже изменения - нового командира машины поставили. Немца уже в сторону Австрии теснили, там же лесистая местность, горы, нелегко прорываться. Мы возле Вены в прорыв вошли, там были сильные укрепления, сразу большие потери понесли, нашу танковую бригаду назад отвели, где-то нашли все-таки слабину, прорвали. И тогда нам на танки посадили десантников, по бочке солярки, два ящика боеприпасов привязали - и в прорыв. Вену обошли без боев. Но все же фашисты уже слабые были, наши в Берлине сражались, 1945 год, фашисты уже не так сильно сопротивлялись.

Подошли мы к г. Ленцу, встали под ним, не заходя, там и встретили 9 мая. Стояли мы ночью в лесочке, танки замаскировали ветками. Я сиденье разложил, спал, командир с заряжающим на боеукладке спали, весна, тепло. У радиста рация всегда включена была, вдруг радист как ударит меня в бок, обнимает, я не пойму, что случилось, кругом стрельба такая, кричат. Я вначале подумал, что фашисты наступают, сильная стрельба. Когда в люк высунулся, радист кричит: "Победа! Победа!" Командира с заряжающим разбудили, обнимаемся, выскочили, кто кричит, кто стреляет. Обнимались, целовались, кто плакал, кто смеялся. Откуда-то взялись гармошки, песни пошли, пляски.

- Как Вас встречало мирное население в союзных республиках и освобожденных странах?

- Мирное население в Молдавии и на Украине очень хорошо встречало, но большее всего мне понравилось в Болгарии. Там нас прекрасно встречали, везде и всюду, чуть остановились - вино, всякие закуски. Особенно когда мы освободили один приморский город, там очень хорошо встречали.

- Использовали ли танкистов как пехоту?

- Было такое. Я не один раз был в оборонительных боях, в атаку не ходили, а в обороне использовали. Под Сталинградом свое оружие поменяли на немецкие автоматы, они получше ППШ были. Во-первых, скорострельность лучше, во-вторых, в ППШ чуть песок или земля попала, уже заклинивает, в-третьих, у наших были диски, а у немецких рожки, удобнее было, пусть и патронов меньше. Тогда, в Сталинграде, всякого оружия можно было набрать. Мне, как механику-водителю, и командиру танка, выдали наганы с барабанами, семизарядные. Мы под Сталинградом по фашистским землянкам и траншеям полазили, я себе нашел "парабеллум". Он, правда, тяжелый, но стрелял хорошо. Да и наша пехота немецкие орудия применяла, особенно в Югославии, всю войну с немецкими пулеметами воевал наш Ванька.

- Находился ли на Вашем танке во время прорывов танковый десант?

- Представьте себе, вплоть до выхода на р. Миусу, танковых десантников у нас практически не было. Вот когда уже вышли на границу с Румынией, в Ясско-Кишиневской операции, у нас десантники, можно сказать, постоянно были. Особенно когда подошли к границе с Венгрией, потом с Австрией. Там у нас десантники с танков не слазили.

- Вам, как механику-водителю, удавалось в бою видеть врага?

- Вы знаете, когда в танке едешь, не сильно видишь врага. Только когда на орудие наезжаешь, чувствуешь. Хорошо скребет по днищу.

- Как Вы оцениваете сплоченность экипажа?

- Большая дружба. Как привозили обед, завтрак, ужин - все вместе, кто-то брал котелки, ходил на кухню за едой, если кого-то нет, дожидались, ели только всей компанией. Когда заграницей шли, сплоченность вообще была большая. Друг за друга горой стояли. Сколько я экипажей прошел, командир себя не выпячивал, ни разу не видел деления, вот я командир, а вы солдаты. Правда, был один случай, когда мы в станице Большекрепинской стояли. Из училищ пришли молодые ребята на должности командиров, у нас поставили нового командира в звании мл. лейтенант, в хромовых сапогах, уже с погонами, начал себя выпячивать, дескать, я ваш командир, я над вами поставлен. Мы что сделали, как раз начались бои за Саур-могилу, у всех же оружие было, мы уже первые траншеи прошли, начался артобстрел второй линии немецких траншей, мы поставили танк в лощинку. Командир нам: "Вперед!" Мы: "Подожди! Мы тебя убьем, но командовать нами не будешь. Вылазь!" Он нам: "Ребята! Я больше не буду!" И представьте себе, стал совершенно другим человеком. Сменил свои хромовые сапоги на обычные, надел солдатские брюки, стал своим парнем.

- Какие наиболее уязвимые для артиллерийского огня места у танка, кроме бортов?

- Вы знаете, снаряды же летят по изгибающейся траектории, это только при прямой наводке снаряд летит прямо. А если на большое расстояние, обязательно кривая траектория. Так что самое уязвимое место у танка был борт, там броня всего 45 мм. Были случаи, что над танком мины разрывались, но для танка это что горох. Разве только башня была после бортов самая уязвимая часть.

- Как Вы оцениваете ходовую часть танка?

- Ходовая часть была хорошая, торсионы отличные, были сделаны из такой стали, что пружинила, надежные были. Но гусеницы уязвимы, пальцы, бывало, рвались. Во время длинных маршей часто технические поломки были. К примеру, когда мы вышли к Голой Пристани, у нас трансмиссия полетела, шестерни какие-то полетели. По рации вызвали спамовцев, нам заменили трансмиссию, и мы дальше поехали.

- Какая была температура в танке?

- Зимой с 1942 на 1943 гг. в танке было холодно, у всех сапоги, чем спасались - находили бумагу, вначале обматывали ноги бумагой, а потом портянками. В лобовой части танка, на пусковых баллонах был лед. Потом полегче было, зима с 1943 по 1944 гг. была слякотная, теплая. Во время боя, наоборот, душно было. Каждая гильза падала, гильзоуловливатель конечно был, но после 10-15 выстрелов у него чехол сгорал, гильзы горячие, мы их во время боя через люк выбрасывали.

- Какие недостатки Вы могли бы выделить в танке Т-34?

- Была очень слабая оптика. Но сам танк был проходимый, маневренный. На формировке в Донбассе в наш корпус пришли английские танки "Валлентайны" и "Матильды", так они по вооружению были слабее, по ширине уже, чуть что падали, крен был выше. Наши ребята не любили на них ездить. Их пришло-то штук 10 или 20, так наши танкисты их скорее бросили, чем немцы танки эти подбили. Вот после окончания войны в бригаду поступили ИС-3. Я на нем немного ездил. У ИС-3 вооружение более мощное, пушка 122 мм, оптика была другая совсем, видимо, сделали как в немецких танках, связь, рация отличная. Хорошая машина, но тяжелая, наш Т-34 подвижней.

- Как происходило пополнение боекомплекта в танке? Кто отвечал за пополнение? Приходилось ли брать дополнительный боекомплект или хватало стандартного?

- Весь экипаж занимался. Кто-то ящики носил, кто-то на башне стоял, подавал, кто-то укладывал. Так же заправляли, тогда заправщиков не было, привезут в бочках, ведрами носили. Дополнительный боекомплект, бывало, в прорыв брали. В боях на р. Мышке, к примеру, снарядов не хватало, приходилось у пушкарей брать, но они тоже не особенно делились. Да и с доставкой всяко бывало. Когда мы пошли в прорыв в Никопольско-Криворожскую операцию, дороги были непроходимые, грязь везде, так нам тракторами боеприпасы пришлось доставлять. А расходовали снаряды смотря по обстоятельствам, когда первый раз моя машина сгорела, мы успели выстрелов десять сделать, остальное взорвалось. Вообще, наши танки часто взрывались, если танк подбит, надо было от него срочно отбежать. Если боеукладка полная, то у него сразу башню срывало.

- Какие немецкие танки могли противостоять нашему Т-34?

- Конечно, против "Тигра" или "Пантеры" наш был послабее. Во-первых, у них броня была толще, лобовая до 140 мм, бортовая толще нашей. Но Т-34 чем брал - он как змеек вертелся, как вьюнок, а немецкие были тяжелые, неповоротливые. ИС-3 уже по сравнению с Т-34 намного тяжелее, хотя проходимость у него тоже была неплохая. Но в то же время, чтобы "Тигр" наверняка поразить, надо было расстояние между машинами сократить до 300 м. В лобовую часть "Тигра" ни разу не видел, чтобы он был поражен, только борта.

- Были ли у Вас какие-то хитрости, уловки при борьбе с танками противника?

- А как же. И не только против танков, но и против пехоты. Командир машины всегда наблюдал, нет ли рядом немцев с гранатами, люк у него приоткрытый даже в прорыве был. Где-то скопление заметит, сразу предупреждает, кричит: "Стоп! Давай назад!" А при встрече с тяжелыми немецкими танками стремишься поближе подъехать, ищешь такую ложбинку, где немец тебя поразить не может. Также командир взвода через рацию давал указания, как с боку половчее зайти.

- Как Вас кормили?

- Не очень, шла война. Привозили в основном ночью, приезжали заправщики, подвозили боеприпасы. Бывало, по 100 грамм наливали. С 1942 на 1943 гг., когда мы под Ростовом стояли, нам привезли подарки. Мне попались носки теплые, кисет, немножко сухариков, и еще мандаринки. У нас же в Свердловской области не было, они были замерзшие, я мандарины никогда не пробовал до этого. Но пока шли по нашей территории, по Украине, хорошей кормежки не было, одна перловая каша, мы ее "шрапнель" называли.

- Выдавали ли сухой паек при вводе танков в прорыв?

- Было, выдавали. А количество зависело оттого, смотря, где прорыв, какие задачи. Когда по Украине шли, запасов почти никаких не было, вот на территории Румынии легче было. А так в танке НЗ на четырех человек всегда был. Но так, голод не тетка, если желудок пустой, тогда и НЗ ели.

- Где у танкистов хранились личные вещи?

- Что у солдата личного? Вещмешок и все, остальное по карманам в комбинезоне, наградные, документы в гимнастерке. Танк загорелся - вещмешок схватил, автомат уже не успеваешь, и вываливаешься.

- Как командир танка отдавал Вам приказы?

- Когда по рации в танкошлемах, но большинство ногой, он же над механиком-водителем, нажмет на левое плечо - поворачиваешь налево, на правое - направо. Вперед надо - в затылок ногой. От танкошлема провода идут, механику-водителю они мешают, поэтому выдергиваешь их, вот командир приказы ногой и отдает, да и связь была не очень. Когда так ткнет, что больно было. Все было. Когда новые танки Т-34-85, там командир машины должен был в башенке сидеть, мы ее "башенкой смерти" называли, но командир машины редко туда садился, туда только взводные, ротные садились, а в большинстве машин по 4 человека было, в рядовом танке командир на месте командира орудия сидел и ногами продолжал командовать. Вначале ведь командирами танков офицеры были, а потом сержантский состав, мы большие потери несли.

- Какое отношение у Вас было к партии, Сталину?

- Неплохое. Мы только "За Родину! За Сталина!" в бой шли, и пропаганда постоянно была.

- Были ли верующие в экипаже?

- Перед боем каждый крестился, только бы жить остался. Обязательно говорили: "Боженька, сохрани меня".

- Сталкивались ли с пленными немцами?

- Сталкивались, в Сталинграде впервые увидел. Потом румын и итальянцев сами с плен брали, они же сразу говорили: "Русиш! Куда в плен дорога?" А какое к ним отношение - немец, он ведь тоже человек. У пленных пехота оружие отбирала, складывала отдельно, мы танком проехали, чтобы уничтожить, а потом немцев с конвоиром уводили, а бывало такое, что солдат не хватало, показывали: "Туда!" А куда они пошли, может, обратно к своим, кто его знал. Но все равно, так поступали тогда, когда наши части уже шли за нами, они их все равно забирали.

- Приходилось сталкиваться с частями Ваффен-СС?

- Представьте себе, мы дважды сталкивались с дивизией СС "Галичина". Здесь, во время Корсунь-шевченковской операции встречался наш корпус. И потом я уже лично в Венгрии под Будапештом, мы их там давили. Так они, гады, отстреливались до последнего. Наши, украинцы, они не сдавались, немцы уже чуть что руки поднимали, а эти до конца сражались. И главное такие свирепые были.

- Какое настроение было в войсках под Сталинградом?

- Мы знали, что город был почти полностью уничтожен, фашисты во многих местах находились у самой Волги. Наше настроение было боевое, приказ № 372 появился, ни шагу назад, за Волгой места нет. Совсем уже, все поняли, стоять надо.

- Сталкивались ли со старшими офицерами?

- Такие как командующий фронтом, армией, они на передовую не сильно лезли, мы их не видели. А вот командир нашего корпуса Танасчишин постоянно на передовой был, у нас в экипаже несколько раз побывал. С ним всегда адъютант и два солдата. У него тросточка была, и он, даже во время крупных боев, пешком по полю ходил, и чуть что, где-то танк остановился, он подходил, бывали случаи, что и расстреливал на месте. Бесстрашный был.

- Получали ли Вы деньги на руки?

- Нет, не было такого. Вот когда уже демобилизация, нам сразу на руки выдали деньги, а так во время войны как зарплату не давали.

- Брали ли трофеи?

- Конечно, брали, особенно вооружение и харчи. Уже когда в Австрию вошли, часов набрали, штамповки. Когда города брали, в магазин зайдешь, бери все что хочешь. Кто-то много набирал. Но когда вошли в Румынию, прошли километров 50, нам приказ пришел остановиться. Приехал замполит, прочел лекцию о том, что мы вошли в дружественную страну, чтобы мародерства не было. За это полагался расстрел. И было такое, в 1946 г., прямо перед демобилизацией у нас один солдат был куда-то в командировку отправлен, так по возвращении его расстреляли перед нашим строем за мародерство. В Венгрии освободили один поселок, вина понабрали, зашли в какой-то богатый дом, видим, гардероб, костюмы мужские, свое вшивое сняли, надели костюмы, думали, что хоть вшей меньше будет, а через небольшое время воши обратно у нас завелись.

- Как мылись, стирались?

- По этому поводу могу рассказать такой случай. Нас отвели на небольшой отдых зимой 1942-1943 гг. там была такая специальная часть, мы ее называли "мыльно-пузырьный" батальон. Там были и кухни, и пекарни, и прачечные. И вот приехала баня, там и машины специальные, и вошобойки. Мы-то с вшами только так боролись - проедет большая машина, снимаешь гимнастерку, обматываешь трубу, вшей жжешь выхлопными газами. Так в этой бане моешься - тут вымыл, а тут уже застыло, еще сзади уже кричат: "Вылазь скорее!" Летом где-то возле колодца моешься, украинцы нам воду носили, подогревали нам, сами поливали, чтоб мы обмывались. Украинские девушки, женщины заботились о нас, было такое, что симпатия возникала между ними и нашими солдатами.

- Были ли в части женщины, как складывались с ними взаимоотношения?

- Были, санинструктора, раненых выносили. Нам когда пушку пробили, санинструктору ногу оторвало, она в немецких траншеях на мине подорвалась. И когда мы раненых на танке вывозили, ее тоже везли. ППЖ, полевые временные жены тоже были, кому кто понравиться.

- Что было самым страшным на войне? Бывали ли минуты слабости?

- Вначале все было страшно. В первые дней семь вообще тяжело было, а потом как начали освобождать наши села, города, как увидели, сколько наших жителей было повешено, стариков, детей убитых увидели, тогда уже зло пошло, ненависть к фашистам проклятым. Но все равно были уверены в победе, особенно после Курской битвы, тогда у солдат дух совсем поднялся. Уже когда на Донбассе сражались, чувствовалось, что фашисты ослабли, не те, что были под Сталинградом, там фашисты сильные были, особенно когда Манштейн рвался к Паулюсу. Но все равно трудно было, вот на р. Молочной столько нашей пехоты положено, очень много. А после Ясско-Кишиневской битвы мы в победе не сомневались, от немцев уже итальянцы отошли, потом румыны. Немец слабее стал.

- Как хоронили наших убитых?

- По обстоятельствам. Были специальные похоронные взводы, они собирали у всех вооружение, и хоронили. А если немцы теснили, то находили поглубже окоп, в плащ-палатки завернули, окоп засыпали. Документы себе в карман, а то и вместе с документами хоронили. А что Вы думаете, мало сейчас по Украине таких безымянных могил?! И так бывало, что того, кто похоронил, сразу убивало или ранило. Кто вспомнит, где хоронили.

- Какое отношение у Вас было к политработникам?

- Был такой случай. Когда нас выводили с Австрии, уже где-то на границе колонна остановилась, у немцев мы взяли журналы с разными видами женщин, карты игральные с обнаженными женщинами. Экипажи собрались вокруг нашего танка, у нас заряжающий на гармошке играл, сидим, играем в картишки. Тут проходит замполит, подошел к нам: "Ну что, отдыхаем? А ну-ка покажите!" Как увидел, сразу приказал распалить костер и сжечь, и чтоб больше он такого не видел.

- Какие отношения складывались с особистами?

- О-о-о, пришлось встречаться, мужики суровые. Когда у нас первый танк сгорел, мы пришли в свою часть. И вот у нас ночью вызвали командира машины, потом остальных в особый отдел. Такие вопросы задавали: "Почему вы с танком не сгорели? Машину не сохранили?" А потом вышел приказ Сталина, что мы можем технику сделать за какие-то часы, а человека надо 20 лет растить. И особый отдел от нас отстал. Говорят, особисты завязывались с теми, кто в плен попадал, а мы ведь даже в окружении не были.

Когда война закончилась, мы в Австрии постояли, там нас готовили на Японию, мы стояли на станции, ждали вагоны, уже танки ИС-3 были, но туда мы уже не попали. Потом нас вывели в Болгарию, в 1947 г. я демобилизовался, и началась уже моя мирная жизнь.

Интервью и лит.обработка: Ю. Трифонов

Rebel_tm

[Амина]

Я Помню        I Remember

Цыганков Николай Петрович



Я родился 22 мая 1922 года на Северном Кавказе под Моздоком. Когда мне было девять или десять лет мои родители переехали в Гудермес – так что считаю, это моя Родина. Восемь лет учился в школе там. Отец работал кузнецом на производстве. Я закончил восьмилетку и хотел поступить в авиационно-техническое училище, но райвоенкомат не получил туда наряда, и я устроился в горно-металлургический техникум в Орджоникидзе.
Проучился в техникуме два курса и одновременно закончил аэроклуб. Приехали инструктора с Ейска, проверили наши полёты и забрали человек пятьдесят в училище. В 39-м году это было. Приехали в Ейск, а из пятидесяти человек приняли восемнадцать. В том числе и меня. В аэроклубе учились на У-2, в училище сначала на УТ-2, потом на УТИ-4.
В первый день войны у нас было комсомольское собрание – разбирали какие-то вопросы. И вдруг по репродуктору объявляют – началась война. Собрание сразу прекратили, стали готовиться к войне. Когда в августе немец Таганрог взял, училище эвакуировали на мою родину – в Моздок. Инструктора перелетали сами, а нас поездом отправили. В декабре некоторых курсантов досрочно отобрали и выпустили сержантами, нам тогда еще и двадцати лет не было. Сформировали 11-й истребительный полк на И-16, куда и я попал.
О командире полка даже говорить не хочу! Ну его к аллаху! Хуже этого командира полка не было! Рассудков его фамилия. И Дёмин у него был комиссар. Издевались они над нами как хотели. Сам командир полка не летал почти, два-три вылета сделает над аэродромом, и все. Брал меня всё время ведомым.
Это была целая троица – командир полка, Дёмин и «кэгэбэшник» с ними заодно - капитан или старший лейтенант. Они были намного старше нас и все бедокурили, хулиганили, так и выискивали – кого ущучить, кого поймать... Как-то раз из-за девчонки-официантки хотели меня даже судить и в штрафную роту отправить, но не получилось. Прежде чем судить, надо было из комсомола выгнать. Устроили собрание, комиссар приписывал мне невыполнение приказа, требовал исключить, но ребята меня поддержали, и дело кончилось выговором, да на губу посадили.
В январе 42-го эшелоном полк прибыл на Балтику. После того как собрали самолеты, мы перелетели на наш первый аэродром – озеро Гора Валдай. Жили в бараках на берегу, а летали прямо со льда озера – наши истребители тогда были с лыжами. Там я и принял боевое крещение. Первые боевые задания были на прикрытие наших войск, которые шли по льду Финского залива с Лавенсаари на Гогланд. Остров Гогланд тогда еще наш был, и там размещался небольшой гарнизон. Чтобы спасти остров туда направляли войска - вражеская авиация их штурмовала, а мы прикрывали. Тогда же у нас появились и первые победы. Дрались в основном с финскими «фиатами», скорость у которых была немного побольше, чем у наших «ишачков».
Финны дрались очень хорошо. С ними было намного труднее вести бой, чем с «мессерами», поскольку самолет у них был такой же маневренный как у нас, и бой при этом шел настоящий – такой, что спина вся мокрая. Как такой сумбур опишешь! Настоящий бой не описать… А с «мессерами» легко бой вести, потому что у них скорость большая. Он атаку сделает – не сбил и уходит. Через некоторое время опять заходит, и тут смотри только - не пускай в хвост - вовремя разворачиваешься и идёшь в лобовую.
Использовали на «ишаках» и «эресы». Тренировались еще на 5-м типе в Моздоке. Подобрали в училище самолёты, которые более-менее летают. Подвесили «эресики» по три в плоскости. Стреляли залпами, один залп – два РС.
В воздушном бою применять их смысла нет. Разве что по группе бомбёров, на расстоянии метров пятьсот. Но даже отпугнуть врага полезно. Когда ты залп даёшь – это уже страшно! Как из орудия!
По бомбёрам они особенно хороши были. Как-то раз и я один сбил. Группа «Ю-88» летела на бомбёжку и я выпустил парочку по ним. Одного сбил и тут настоящий бой пошёл…
В начале апреля озеро начало таять. Мы поставили самолёты на колёса и перелетели в Бернгардовку. Здесь летали на разведку, на прикрытие войск и даже на прикрытие Ленинграда с воздуха. Много раз вылетали и на прикрытие «Дугласов», на которых через Ладожское озеро в то лето эвакуировали на Большую землю много женщин и детей. Были и бои – на этот раз с немецкими «мессершмиттами», но мы ни разу не подпустили самолеты противника к транспортным самолетам.
Помню, в одном из боев нас была четверка «ишаков», и на нас – четверка «мессеров». Как не хотели они нас разъединить, это им не удалось. Четверка наша очень слетанная была. В то время у меня ведущим был Ковалев, все первые вылеты и бои с ним. В нашем же звене летал Ломакин, с которым вместе учились в Ейске (правда, в разных отрядах) и ехали на фронт, Камышников и хороший мой друг Еремянец – он погиб в том же году. Все это были мои однокашники и хорошие товарищи.
В конце августа 42-го года вместе со своими «ишаками» мы перешли в 21-й полк, где к тому времени оставалось исправными всего 4 «Яка». Вот уж обрадовались! На крыльях прямо летели из этого 11-го полка!
В общей сложности на И-16 я летал больше года – с февраля 42-го по апрель 43-го, когда наша эскадрилья перевооружилась на Як-7. Тут уж совсем другие вылеты пошли... Самое тяжёлое было сопровождать штурмовиков – маленькая высота, зенитки бьют, автоматы бьют. Они больше 1200 метров не поднимались, по моему. Весь огонь доставался и им и нам. Когда на «ишаках» летали мы еще как-то выживали – он юркий, фанерный, а вот «Яков» у нас много побило.
В марте 43-го довелось мне участвовать в бомбардировке немецкого аэродрома Котлы. Я в тот день вел группу И-16 непосредственного прикрытия штурмовиков, а командир полка Слепенков вел четверку «Яков» сковывающей группы.
Первый вылет прошел удачно, без потерь - атаковали мы тогда внезапно. Ил-2 штурмовали в два захода, много самолетов загорелось на земле - хорошо их побили!
А на другой день - такой же вылет на то же самое задание в том же коллективе. Я ребятам говорю: «Ну держитесь – сейчас будет бой». Немцы ведь тоже не дураки. Атаковали нас ещё на подлете к Котлам. Смотрю – Слепенков воздушный бой ведёт вверху, и на нас налетели. Я отбил первую атаку, а тем временем Ил-2 пошли на штурмовку.
Когда наши штурмуют – немцы не атакуют, потому что ведется сильный зенитный огонь, и они боятся попасть под свои же зенитки. Они ждут, пока Ил-2 отбомбятся, и начинают снова атаковать уже на выходе. Вот здесь нужен глаз да глаз.
Бой был сильный. И Слепенков на «Яках» одного сбил, и мы еще двоих. Один наш штурмовик был подбит, но не истребителями, а зенитками - линию фронта перелетел и сел на живот. Удачный был вылет очень. Штурмовики писали потом про себя, как они штурмовали, а про нас, про прикрытие не написали...
Потом, когда уже стояли в Борках, стали летать так: днём сопровождаешь пикировщиков, а ночью идём прикрывать «Бостоны». Работали на два фронта.
Количество вылетов было разное - со штурмовиками мы делали 2-3 вылета в день, а с пикировщиками один вылет сделаешь, и всё. Также и с «Бостонами». Ночью их проводишь за Чудское озеро, а иногда и за Таллин, потом они уходят в море, а мы возвращаемся на свой аэродром.
После Як-7 мы Як-9ДТ получили – тяжёлые истребители. «ДТ» значит «Дальний, Тяжёлый». И действительно такой он тяжёлый был! Для воздушного боя он плох, Як-7 лучше, легче. А Як-9 был «утюг».
Горючки у него хватало на 4 часа. Когда на Балтике были, так на них мы и за Либаву ходили - по 3-4 часа в воздухе - уставали очень. Тяжело на истребителе три часа болтаться.
Воевали мы и на «Яках», у которых пушка в ногах была через винт - 37 мм! Очередь из неё никогда не давали – одиночные выстрелы только. Боялись, она мотор, к чёрту, оторвёт! Летали мы на них почему-то недолго, поменяли на другие, а эти «Яки» куда-то ушли.
В 1944 году был у меня бой на семи тысячах над Хельсинки. Первый высотный бой на Балтике. Наша авиация бомбила тогда по ночам военные объекты в столице Финляндии, а утром туда летит пикировщик–фотограф и снимает результаты. Мы один раз вылетели, второй…
На третий раз летим на высоте в семь тысяч, прикрываем пикировщик. Я заметил, что впереди на нашей высоте дежурит пара «мессеров». Это были финны – они к тому времени уже стали на «мессерах» летать. Передаю по радио Щербине: «Вася оставайся здесь, я пошёл вперёд». Сделал горку с набором высоты, газ на полную. Набрал высоту хорошую, скорость…
«Мессера» меня сразу не заметили. Они видели, что пикировщик идёт, а что я горку сделал и ушёл с набором – пропустили. Свалился я на них, как снег на голову - с высоты, со скоростью атакую ведущего, подошел к нему вплотную метров на 100-200 и сбиваю, а второй убегает. Но гнаться за ним нельзя, потому что пикировщик уже был на подходе.

- А как победы засчитывались? Должно было быть подтверждение?

- Обязательно! Летим, например, четвёркой – мы друг друга должны подтвердить. Сопровождаем штурмовиков – штурмовики должны подтвердить. После полёта писали «объяснительные». У немцев-то фотопулеметы были, а у нас их не было даже на «Яках».

- Судя по мемуарам вашего полкового врача Митрофанова у Вас 502 боевых вылета, 12 побед - 4 личных и 8 в группе. Так ли это?

Да. Но я считаю, у меня 7 личных побед. Вот, например, сбил я того финна над Хельсинки – обязательно и ведомому эту победу запишу. Мой самый лучший ведомый был Сихорулидзе. Раз он меня прикрывает, я ему победу тоже даю. Делился с ведомым - победы три отдал.
Был у меня один ведомый, который «сачковал». Ему бы никогда не дал. Сбили его.


Интервью: Андрей Серых

Лит. обработка: Андрей Диков

Rebel_tm

[Амина]

Я Помню        I Remember

Фридман Захар Львович



З.Ф.- Родился в Белоруссии в декабре 1925 года  в райцентре Сенно, в 60-ти километрах от Витебска. До войны закончил 7 классов школы. Когда началась война,   вся наша семья решила бежать на восток. Немцы уже захватили Витебск, и мы в колонне беженцев пытались уйти от неминуемой смерти. Было непонятно, где мы находимся, кто впереди, и на рассвете, я вместе с соседской девушкой, (с  моей будущей женой),  на лошадях поехали разведать дорогу.  Когда,  через несколько часов, мы возвращались на место стоянки беженцев из нашего городка, то перед нами уже были немцы. Десант перерезал дорогу. Так  под немецким игом оказались мои родители и три сестры с семьями, с малыми детьми.

Всех их немцы закопали в землю живыми. Из всей нашей большой семьи уцелели только старшие братья. Абрам, командир РККА,  уже находившийся на фронте, и Наум ,  имевший «бронь» от призыва и строивший военные заводы на Урале .

Я сначала  оказался в Горьковской области, работал в колхозе, а зимой сорок второго года перебрался  в город Атбасар Акмолинской области.

 В декабре 1942 года меня призвали в армию. 29/1/1943 меня направили во Фрунзенское пехотное училище.

Эшелон с будущими курсантами прибыл во Фрунзе в ФПУ, и   здесь я попал в курсантскую пулеметную роту. Но проучились мы недолго, уже через три месяца всех курсантов отправили под Москву , в Кубинку , на формирование нового механизированного корпуса.  Здесь состоялось распределение по  мехбригадам, стоящим на формировке . Я попал в роту  разведки 67-й МБр.

Г.К.- В разведку Вас направили, или зачисление шло на добровольной основе?

З.Ф. – Брали добровольцев. Перед строем объявили - «Кто хочет в разведчики?

Три шага вперед!». Мы,   несколько человек: москвич Горбатых, Решетняк, я и еще пять – шесть курсантов, еще  находясь в эшелоне, решили, что уйдем в конницу или в разведку, лишь бы пешком по земле не ходить, и тут такое заманчивое предложение. Нас вышло сразу 10 человек из строя. За нами сделала три шага вперед целая толпа. Командиры только руками развели от удивления, все в разведку хотят, кто тогда в мотострелковых батальонах воевать будет!?

 Начали тщательно отбирать  подходящих , но нас, восемь человек,  первых вышедших на призыв - зачислили сразу, без долгих расспросов.

Г.К. –Из каких частей был сформирован Ваш корпус?

З.Ф.- Корпусом командовал генерал-майор  Хасин, а нашей 67-й мехбригадой – полковник Андерсон, бывший латышский стрелок.

 В корпус входил три механизированных бригады, в каждой из которой был свой танковый полк,  в составе которого находилось по тридцать танков Т-34.

Был еще  отдельный корпусной танковый полк под командованием  харьковского еврея подполковника Кушнира.

Всего в корпусе, как нам говорили,  было 12.000 человек.

 В батальонах – полный комплект личного состава.

Например, в 1-м мотострелковом батальоне нашей бригады, которым командовал  капитан (будущий генерал – майор) Ильченко числилось -750 человек.

Г.К. - Кому подчинялись разведчики бригады?

З.Ф. – Комбригу и начальнику штаба бригады подполковнику Колышеву.

 Оба они оставили  в моей памяти о себе только хорошие воспоминания.

 А напрямую ,  командовал разведчиками   начальник разведки  бригады, кадровый командир, уроженец Проскурова, прекрасный человек , майор Атерлей.

Его заместителем был бывший моряк Крайнюченко.

Были еще и ротные командиры, первым был какой-то капитан, кажется Бородулин, куда - то сгинувший в начале боев на Украине, потом ротой командовали, дай Бог не ошибиться с фамилиями  :  Зубков, вроде был еще   Николаенко,  и кажется, - Комаров. Но они постоянно находились при штабе, в активных боевых действиях по своей воле фактически не участвовали.

 А майор Атерлей  лично ходил с нами в тыл врага на разведку и за «языками», хотя по должности, мог и кого-то спокойно послать   на задание вместо себя. Настоящий был офицер.

Г.К.- Что такое разведка механизированной бригады? Чем  была оснащена и вооружена Ваша рота? Какую подготовку имели разведчики? Каков был численный состав  разведроты?

З.Ф. – В разведроте бригады было всего 25-30 разведчиков.

Взвод БТР – 3 американских М-17,  экипаж каждого БТР состоял из шести разведчиков : командир,  водитель, 4 бойца.  На каждом БТРе американские крупнокалиберные пулеметы, можно было вести «круговой обстрел».

Было еще три   броневика, по два бойца на каждый.

В роте было 4 техника -  ремонтника.  Разведчикам постоянно придавался   саперный взвод бригады и, иногда,  для поддержки во время поисков нам  давали бойцов из бригадной роты автоматчиков. Если речь шла о разведке «на колесах», то к нам , могли присоединить на усиление и экипаж зенитного БТР,  из отдельного зенитного взвода бригады. Разведчики были вооружены автоматами ППШ, каждый имел еще по 3-4-гранаты, но ножей или пистолетов нам не выдавали.                Нас специально не обучали рукопашному или ножевому бою. Вообще , наша подготовка перед уходом на фронт, в основном была «символической», многому мы научились уже непосредственно на передовой, на своем опыте и своей  крови.

Г.К.- Первое боевое крещение.   Октябрь 1943 года. Какие ощущения испытали?

З.Ф.- Послали разведроту в разведку боем. Определить линию соприкосновения с противником и выявить его огневые средства на нашем участке. Попали под сильный огонь, немцы в100 метрах. Пытались нас окружить. Было «неуютно».

А  дальше… ко всему привыкли. Разведрота бригады всегда шла  впереди наступающих частей, и мы быстро научились быть готовыми к любой неожиданности и мгновенно вступать в бой.

 В последующих стычках - «варежку» от удивления – у нас никто «не раззявил».

Г.К.- Как был взят в плен первый «язык»?

З.Ф.- Первых языков мы взяли уже в конце осени, недалеко от Батызмана. Ночью вдоль дороги натянули веревку,  и в темноте немецкие мотоциклисты на нее «нарвались».  Двоих взяли живыми и приволокли к своим.



Г.К. – По рассказу Вашего товарища и однополчанина Михаила Шарфмана, к декабрю1943года в бригаде почти не осталось людей для продолжения ведения боевых действий,  и бригада воевала в основном силами роты автоматчиков и разведроты. Да и другие бойцы 8-го МК, старшина Матвей Гершман и рядовой  Аркадий Верховский, мне рассказывали, что на подходе к Батызману, в бригадах корпуса оставалось примерно 10-15 % процентов от боевого состава.

 Это действительно так?

З.Ф.- Представьте себе, что нас , 5 разведчиков , посылают занять оборону на участке батльон Ильченко. Этот батальон у нас условно  называли «азиатский», большинство бойцов в нем были нацмены из Средней Азии.

Приходим на позиции, а там в живых десять бойцов и один офицер, комбат.

 Нас сменили бойцы из роты автоматчиков, взвод Набокова, в нем Шарфман,  кстати, и служил. Получаем новый приказ- «Разведке идти на усиление во второй батальон  Тютрюмова!». Идем ко 2-му батальону, а там  фактически никого.

Два офицера, боец с ручным пулеметом и расчет «максима».

Наши потери действительно были серьезными. Но постоянно шло пополнение , люди возвращались в свою  бригаду из санбатов и госпиталей, и   после  окончания пятимесячных боев на Украине, в бригаде все равно оставалось процентов тридцать из солдат «первого набора» и две-три машины на ходу.

Меня, тоже ранило в начале декабря,  недалеко от Батызмана, осколок снаряда попал в левую руку. Отправили  в госпиталь, в Александрию, но город бомбили каждую ночь, и ходячие раненые просто уходили в тыл, спасаясь от бомбежек.  Там провел две недели . Помню, как  на городской площади вешали предателя.

Я посмотрел на эту казнь, и на следующий день вернулся   самовольно в бригаду. Как раз подоспел к рейду на Малую Виску.

Г.К.- Какой бой из «украинского периода войны» Вам наиболее запомнился?

З.Ф.- Захват аэродрома Знаменка в Кировоградской области. Там мы попали в окружение,  из которого с трудом выбрались. На нас пошли в атаку пьяные «власовцы», с которыми пришлось схватиться в рукопашную. Рубились на поле боя  саперными лопатками. Не самые приятные воспоминания…

Г.К.- Разведгруппа в которой Вы служили , в январе  1944 года под Виской взяла в плен  в общей сложности четырех офицеров. Как это происходило?

З.Ф.- Двоих  офицеров взяли из засады, в легковой   машине, на проселке, километрах в пяти от переднего края.

На следующий день  гранатами забросали еще одну машину на дороге, взяли  в плен офицера с тремя солдатами. А про другого? Третий он был , или четвертый?.. Точно сейчас не помню, а сочинять «новую версию» -  не хочу.

Г.К. – После завершения тяжелых боев под Марьяновкой, куда была переброшена бригада?

З.Ф.  –Под Марьяновкой была настоящая мясорубка. Нас пополнили, и мы еще месяца два вели  наступательные бои. В апреле, после атаки на  Ольховец и  на Гнилой Тикич, нас отвели в тыл на пополнение, в резерв РГК,  летом перебросили в Белоруссию, на блокаду окруженной Минской  группировки противника, но боевых действий мы там не вели. Далее нас перекинули в  Белосток, потом  стояли в Польше , на Наревском плацдарме, во второй линии.

Ничего серьезного с нами там  почти не происходило.

Вновь бригада стала вновь  по - настоящему воевать только в январе 1945 года.

Г.К. –Кто воевал в разведроте  бригады? Расскажите о своих боевых  товарищах.

З.Ф. – Я воевал в группе Николая Стазаева, моего командира отделения.

Коля Стазаев, молодой сибиряк, к концу войны заслужил пять орденов и стал полным кавалером ордена Славы 3-х степеней.

Хороший друг, бесстрашный разведчик. Был 4 раза ранен.

 В нашей группе были Решетняк и Горбатых, про них я уже  упоминал.

  С пополнением в мой экипаж пришел разведчик Савостин.

Позже в разведроту пришли таганрогский парень Зуй, а также - Леша Цивина  и Радченко. Некоторых из них   зачислили в роту,  несмотря на то, что они какое-то время  жили  «под немцем» - «на оккупированных территориях».

В соседней разведгруппе воевали: киевский еврей Федя Мор,  сержант Шарапов, Петров,  старшина Володя Шурыгин.

Все это были великолепные ребята и толковые разведчики.

 Когда стояли на переформировке, на Украине   то к нам в бригаду  пришло массивное пополнение из бывших «зэков-штрафников», и в разведроту попали служить 5  бывших «зэков», в главе с Блащинским.

Механиками –водителями наших БТР были : Бабенко, Хахалкин, Новиков, зампотехом роты – старший лейтенант Чуприн. Ремонтники: Дима Щенников, Сергей  Гришин. Офицер связи – Хаймович, прекрасный человек.

Иногда на задания нам придавали санинструктора с санвзвода, которым командовал хороший   человек, татарин по национальности , Амин Сигбатуллин.

Г.К.- Какими были межнациональные отношения в роте?

З.Ф.- Если вы имеете в виду антисемитизм, то его у нас не было. Просто не было  никаких  объективных или субъективных причин для него конкретно в разведроте. В нашей малочисленной роте было три еврея – разведчика, да еще два наших постоянных сапера –  евреи, братья Дворкины.

Воевали как все, и отношение к нам было хорошим.

И к нацменам из Средней Азии у нас в бригаде  относились как к равным , без какого- либо пренебрежения и высокомерия.

Г.К. – Какие  потери несла разведрота?

З.Ф.- На Украине мы очень   многих потеряли, а в Германии наши потери стали на порядок меньше. Но были обидные ,  нелепые смерти.

Наш разведчик Петров, поднял с земли немецкий «фаустпатрон» и видимо решил потренироваться в стрельбе. Но выстрелил он из «фауста» от живота, и  его просто разорвало на куски…

Г.К. – В Германии легче было воевать?

З.Ф. – Разведчикам всегда    было тяжело. В Германии большинство схваток происходили в городской черте, где из – за каждого угла,  с каждого чердака или подвального окошка, в любую секунду могла прилететь «твоя» пуля. Заезжаешь в городок, а по тебе стреляют со всех сторон. Помню, как-то нарвались на орудие на прямой наводке. Первый снаряд, на наше счастье только чиркнул по капоту. Механик-водитель Бабенко стал разворачиваться на узкой улочке и «засел» в яму. Мы врассыпную. Со всех сторон немцы. Приняли бой. А наш застрявший и  подбитый БТР потом  тросом вытянул БТР второй группы.

Понятие –«тылы»,  уже после нашего  первого прорыва под Пшаснышем в январе 1945 года, было относительным. Постоянно позади нас бродили толпами , выходящие из окружения немцы,   и  неприятных сюрпризов хватало.

А если говорить в общем смысле, то на немецкой земле война разительно отличалась от того, что нам пришлось хлебнуть на Украине.

 Большие бои  за населенные пункты в Германии часто шли по одному сценарию. Впереди пускали наши танки ИС-2 из   корпусного тяжелого танкового полка ,  которые таранили оборону немцев. Потом шли, в сопровождении мотострелков,   бригадные танки , «шермана»,  которые  сразу горели как свечки или как спички , и танки Т-34 из  постоянно сопровождавшей нас 116-йТБр. Атаку танков прикрывал огнем  артиллерийский дивизион  бригады под командованием Шахназарова.

Так что, война в 1945 году  шла «по классике военного искусства».

Нас постоянно перебрасывали с одного направления на другое, скучать на одном месте не приходилось.  В нстпление в январе мы шли севернее Варшавы, а после Гданьска нас перебросили на Одер.

То мы в армии Ротмистрова, то в армии  генерала Жадова. Жизнь кипела.

Когда шла переправа через Одер, любую застрявшую  на мосту машину, моментально сбрасывали в воду, чтобы не сбивать темп стремительного продвижения на плацдарм. На самой переправе стоял командующий фронтом маршал Рокоссовский и лично   следил за порядком.

Г.К.- В Германии,  были  лично у Вас, иногда,  мысли, что жалко будет погибнуть в самом конце войны, или воевали спокойно, без «черного фатализма»?

З.Ф. – Нет , о смерти  серьезно  не думал, заранее перед боем себя не хоронил. Наоборот,  говорил   сам себе  , что обязан выжить. Меня дома ждала маленькая дочь , отцом я стал  очень рано. Хотелось увидеть своего ребенка.

Г.К. – Судя по записям в Вашей орденской книжке, за четыре  месяца сорок пятого года Вы заслужили в боях 4 ордена. Редкое везение для простого сержанта .

За что Вас награждали?

З.Ф. – Так разведчикам ордена не за красивые глазки давали, а за конкретное дело.

Начнем с того , что группа Стазаева, в которой я служил,  была везучей   и в прямом и в переносном смысле.  Нам часто выпадало  воевать, выполнять разведзадания, а заслуги разведчиков отмечали совсем не так,    как, например,   удачные действия пехоты.  Это у стрелков, после успешной боевой операции выделяли на роту  два ордена и, скажем, еще  пять медалей, а дальше командир роты решал  - кого представить. В конце войны для  разведчиков никаких «разнарядок на награды» не существовало. Совершил что-то, заметили и представили – возможно , и  наградят.

Я на Украине получил только медаль «За Отвагу», а ордена уже заслужил в боях на немецкой земле. Первый орден  Красной Звезды за штурм Маринебурга .

Мы, разведчики,  вовремя обнаружили немецкую засаду, завязали бой, отвлекли огонь на себя. Немцы нас окружили, но подошла наша артиллерия и выручила нас. Второй орден , ОВ 2-ой степени, за действия разведгруппы в Пруссии.

Немцы  сильно бомбили бригадные колонны прямо на дорогах, не давая продвинуться вперед по автостраде. И мы пошли на разведку,  поубивали в столкновениях  в лесном массиве  человек двадцать немцев – пехотинцев и «фаустников» , сбили три пулеметных и снайперских заслона , взяли «ценного языка»,  и  нашли обходную дорогу через лес. Наша  бригада выполнила  боевую задачу в срок. Вся разведгруппа получила награды.

Следующий орден ОВ- 1-й степени, за спасение командира бригады .

В районе  Квашина, мы вместе со штабом бригады попали в окружение. Неслись вперед на всех парах, чтобы не выпускать противника из вида, и попали в капкан.

Немцы атаковали нас по фронту, и сзади , прямо из  леса за нашей спиной.

 И я,с товарищем - разведчиком, вдвоем,  вывел   из окружения , прямо  через  немцев,   раненого полковника Горбенко к своими.

А штаб бригады выручила батарея «катюш», случайно оказавшаяся в районе боя. «Катюшники» дали из своих реактивных  установок залпы прямой наводкой, и не позволили  немцам  полностью   добить  наших штабных вместе со вспомогательным подразделениями.

А последний орден, Славы 3-й степени,  я получил уже  за бой в самом конце войны . Есть такой немецкий   город Стрелец или Штрелец, похожее что-то в названии. Стазаев повел нашу группу  вперед, нарвались на немцев, захватили у них пушку и стали  из нее  стрелять  с прямой наводки по противнику, отходящему на запад, в сторону американцев. Немцы , разобравшись, что речь идет  всего лишь об «обнаглевшей» горстке русских солдат,  опомнились, кинулись на нас толпой  в контратаку. Косили их в упор из автоматов, забрасывали гранатами.

Это было настоящее побоище. Но все равно, дело дошло до рукопашной.

В итоге боя : восемьдесят убитых и раненых  солдат и офицеров противника, и  больше двадцати пленных немцев. Кстати, за этот бой  мой командир Николай Стазаев , был отмечен орденом Славы 1-ой степени.

Г.К.- Вы Горбенко упомянули. Со слов Вашего однополчанина комбриг был «скор на руку», и мог запросто «зубы посчитать» кому-нибудь из подчиненных.

З.Ф. – Как вы выразились -«Скор на руку» - это еще не самое страшное дело. Зато «не скор на расправу», а это уже многое значит. Под трибунал  он  никого не отдавал. Да , Горбенко иногда не сдерживал свои эмоции,  и мог врезать палкой по чьей  - нибудь спине. И, тем не менее , полковник Горбенко был очень боевой офицер, серьезный мужик,  и пользовался уважением простых солдат.

Рядом с собой в качестве личной охраны всегда держал двух разведчиков.

А насчет мордобоя, я  вам скажу одну вещь. У Горбенко были «хорошие учителя», все это хамство  и жлобство шло сверху, воистину -  «рыба гниет с головы».

Я никогда не забуду, как после войны , когда бригада стояла в Белоруссии, в Слониме,  к нам приехал с проверкой командующий округом маршал Тимошенко.

На глазах у бойцов он огрел полковника Горбенко ударом плетки.

 За то , что комбриг  «плохо его поприветствовал!»…

Г.К. –«Стандартный вопрос» к бывшим разведчикам.

А как вели себя взятые в плен солдаты вермахта?

З.Ф.- Была немало таких, которые , попав  к нам в плен, держались с достоинством. Приведу вам один пример. На подходе к Данцигу нас стали   сильно бомбить.

 С нами находился авианаводчик, капитан. Он вызвал по рации наши истребители, и в воздушном бою , развернувшимся прямо над нашими  головами, было сбито несколько самолетов. Один из сбитых летчиков, немец, выпрыгнул с парашютом, и попал в наши руки. Кто-то из офицеров,   приказал допросить летчика на месте.

Я , как это нередко было, переводил. Спросили немца довольно глупый вопрос –«Какая задача стоит перед вами?» . Молчит. Снова – «Какая задача? Сколько самолетов?». В ответ – ни звука. Один из наших врезал летчику кулаком.

Немец «возмутился» и стал драться! Его сразу успокоили, мол,  молодец, дерзкий парень, и несмотря «предложение»  присутствующего  офицера -  «кончить на месте наглого летчика», мы его отправили в штаб бригады.

Г.К. – Ваше отношение к политработникам на фронте?

З.Ф.- Не могу его даже сформулировать точно.

 Разведчики с ними почти не соприкасались.

 Сам я был идейным патриотом, в партию вступал в 1943 году перед боем, но к политработникам относился , скажем, так, - ровно, но   без особого почитания.

 Ну, есть они  - и ладно, мне с ними детей не крестить. Понимаете, армейскую форму носило великое  множество людей, а воевали  из них на передовой  и были в настоящем   бою -  не больше трети. В начале мая 1945 года , когда мы встретились с союзниками –американцами в районе Грабова,  вот тут- то  наши политруки были   все дружно  в первом ряду. Бдили, и  следили за нашей сознательностью.

Г.К. –Какое из воспоминаний о войне является для Вас самым тяжелым?

З.Ф. – В Германии мы освободили концлагерь для женщин - заключенных.

Наша разведгруппа первой наткнулась на этот лагерь.

Их , женщин –узниц, немцы заразили  специально тифом, и перестали кормить еще за две недели до нашего появления. Подошли к колючей проволоке.

 Коля Стазаев скинул с себя шинель и бросил ее на ряд «колючки».

Мы последовали его примеру. Перелезли.

И там увидели сотни трупов, женщины -  скелеты.

Было всего несколько десятков  выживших молодых  девушек, которые выглядели как шестидесятилетние старухи. И весь этот увиденный кошмар, эту ужасную картину,  я не могу забыть до сих пор…

Интервью и лит.обработка:  Г. Койфман

Rebel_tm